Пытаясь избежать семейных конфликтов, Маришка расстаралась и заказала в местном ресторанчике блюда на разный вкус от легкого салата до каре ягненка. И все равно мать выразила свое недовольство. Надо сказать, что с годами, проведенными в Австралии, Татьяна заметно превратилась в скучную серую мышь. Ее тело осунулось, веки наплыли, щеки обвисли, но более всего прожитые годы сказались на потухших небольших глазах. И если раньше ее неутомимая энергия позволяла вершить любые дела, то теперь как будто все опостылело, в том числе и Дмитрий. Страсть улетучилась, накачанные мышцы его воспринимались ей как глянцевая красивая картинка, с которой и поговорить-то не о чем.
Маришка ринулась с места в карьер: с одной стороны, более двух минут спокойно выдерживать общество друг друга родители не умели, далее начинались бесконечные прения и притязания на неразделенные чувства и имущество; с другой стороны, и взбалмошная Анна, не дожидаясь оглашения темы скорого семейного ужина, могла упорхнуть, как бабочка, в наступившую темноту:
— Мне поступило предложение поработать в Америке. — И, не дожидаясь ответа изумленных родных, выпалила: — Решено. Еду и будь что будет… — Маришка запустила руки в копну кучерявых соломенных волос, встряхнула ими и громко предложила: — Выпьем шампанского, на удачу!
— Будем ждать твоего возвращения! — Татьяне ничего не оставалось, как согласиться с решением дочери, ибо ее влияние на нее исчезло давным-давно.
— Привезешь мне что-нибудь, сестричка? — только и вымолвила Анна, уткнувшись в новый телефон.
И лишь Дмитрий уставился в одну точку, как будто о чем-то размышляя, долго и странно молчал.
Желтое такси едва плелось по шумному центру, точнее, больше стояло в пробках с такими же автомобилями, нежели двигалось, при этом водитель, по всей видимости, индус, сохранял ангельское спокойствие, лишь изредка поглядывая на белолицую пассажирку, которая с таким же невозмутимым благодушием рассматривала яркие огромные светодиодные рекламные площади на стенах домов. Маришка никуда не спешила, напротив, она даже радовалась возможности понаблюдать за шумной жизнью известного и чарующего мегаполиса, вдыхая с наслаждением его калифорнийский морской аромат.
Портье при виде гостьи сверился с документами и фотографией и выдал ключи от квартиры хозяйки, извинившись от ее имени, что не смогла встретить, но уверив, что вскоре она будет дома.
— Прошу вас, располагайтесь! Шестой этаж налево, — учтиво поклонившись, сказал он напоследок и вызвал лифт.
Квартира не показалась Маришке роскошной. Она была ослепительно белой, с двумя спальнями, кухней и просторной гостиной, в центре которой располагался коричневый кожаный диван. Минимализм, как выбранный модный стиль, говорил, прежде всего, не о современном дизайне интерьера, а, скорее, о долгом отсутствии в доме хозяйки, где даже штор на окнах не было. И все же было уютно и загадочно.
Наконец вечером, когда за окном уже порядком стемнело, отворилась дверь и вошла элегантная короткостриженая женщина, на вид ей было немного за тридцать, и поздоровалась на чистом русском языке:
— Привет, Маришка! Как долго я тебя искала!
— Вы? Меня? Что происходит? Это какой-то розыгрыш? Откуда вы меня знаете?
— Как ты на отца похожа! — Женщина присела рядом, пристально разглядывая гостью, и продолжила: — Ты все поймешь сейчас! Меня зовут Саша. Фамилия моя Болдырева. Alex Fox — псевдоним, для благозвучности в киноиндустрии. Ужасно есть хочется, да и ты голодна. Сходим тут недалеко, я тебе все расскажу, тем более разговор будет долгим.
— Вы меня специально заманили… — недоверчиво произнесла Маришка, но Саша тотчас оборвала ее:
— Нет-нет, не волнуйся, все, что было в письме, правда. Про современный проект дома на Беверли-Хиллз и хорошие деньги. Послушай, Маришка (так тебя называл всегда отец), люди не делятся на классы, расы и национальности. Люди делятся на плохих и хороших. На очень плохих и очень хороших. Так вот папа твой был хороший. И я его очень любила. Вот, посмотри: это мы в Берлине на фоне Бранденбургских ворот в апреле 1993 года… — Саша достала с верхней полки фотоальбом и быстро открыла нужную фотографию. — И если он меня любил, значит, и я хорошая. Он считал, что я пробудила в нем жизнь. Мы верили, что у нас есть будущее, мечтали жить в большом доме с большой собакой. Папа был убежден, что поступает правильно. Давай обнимемся и пойдем есть уже. Маковой росинки не было во рту, упаду сейчас, честное слово.