Когда Саша приехал в Тоссу, стояла ночь. Первую угнанную машину он бросил в Льорет де Мар, где украл другую. Он обыскивал побережье неделю подряд, заезжая в каждую обжитую бухту, меняя машины. Сторожил, словно волк, входы-выходы из отелей в безлюдных местах, а в людных внимательно наблюдал за пляжем. И вот уже Тосса; возможно, здесь. Он оставил машину в пустырных зарослях — днём её могут обнаружить, но до дня ещё много часов — и стоял теперь у вокзала над городом, погружённым в ленивые сны, падающим полого к извивам ручья, к бухте, к морю. Саша сплёл пальцы, вывернул ладони и улыбнулся боли. Суставы работали хорошо. Дальше некуда было идти и ехать, он пришёл, был ведом, положившись на Провидение. Позади были кресты и дон Барка, впереди — ведьма и море. Пан или пропал. Саша пошевелил плечами в тяжёлом плаще, сжал меч и двинулся через дорогу в город.
Ведьма шла в сторону утёса и крепости поверху города, незнакомой дорогой между каменных оград и стен. На пути ей не встретился ни один человек. Дорога лежала прямо, жёлтая под рассеянными фонарями. Надя остановилась у стены будто из крохотных кирпичей, как штук. Неужто тут строят из таких маленьких элементов? Девушка взялась за края одного, потянула — плитка отошла. Она имитировала кирпичик. В неглубоком гнезде серел цемент. Надя взвесила штучный прямоугольник на ладони, думая, не забрать ли как сувенир, потом вставила плитку обратно, прижала, чтобы она не выпала. Стена опять казалась цельной.
За стенкой перед глубоким двором на ступеньках сидела кошка. «Кис-кис» — позвала Надя, думая её погладить, однако животное, дивно прекрасное в лунной ночи, глядело в упор встревоженно и исчезло в чёрном саду. Надя пошла дальше мимо низеньких белых оград и зданий. Через какое-то время они оборвались, открылся провал в город и небеса — узорная железная решётка, за ней — пустота между двух глухих стен, слишком узкая для дома и широкая для въезда. За ней открывалась бОльшая пустота, пространство внутреннего двора и в нехорошем тусклом свете бетонная яма. Надя толкнула ворота — не заперто, как и повсюду. Между решёткой и ямой стояла скульптура — вертикально поставленная окружность, замкнутая железная лента, а в ней резной узор из металла, тревожащий и беспокойный. Надя встала на бетонный цоколь, шагнула в железный круг, коснулась руками мрачных извивов. Слезла с цоколя и пошла во двор к яме.
Это был вроде как Колизей — три ступени под рост великанов ограничили многоугольник. Внизу, где что-то должно было происходить, было пусто — бетонное дно, мусор, палые листья и небольшая жёлтая надпись. Надя спрыгнула по ступеням вниз и прошлась по арене. Надпись мелом гласила: «Hoy me dolor es fuerta de placer». «Сегодня моя боль сильней наслажденья». Или placer — что-то другое? Знаний испанского не хватало. Надя присмотрелась и вдруг поняла, что многоэтажка на другой стороне «колизея», метров за семьдесят, нежилая. Окна без штор были слепы, темны особенной теменью неживых помещений, многие заколочены, часть стёкол отсутствовала — не вставлена или выбита. Здание-призрак охватывало пространство двумя крылами. Внизу между ними виднелась едва освещённая арка. Надя внезапно поняла, что попала в ловушку.
Угроза почувствовалась всем телом — текущая от дороги безмолвная смерть. Что-то в ночи охотилось — близко — пока что вслепую. Путь назад был отрезан. Надя выскочила наверх по ступеням, как кошка, и пошла к дальней арке как можно быстрее и тише, радуясь, что носит мягкие плоские босоножки, а не «истинно женские» туфли на каблуках. Арка вела в полулабиринт больших тёмных зданий. Надя пробежала несколько пролётов и арок меж внутренними дворами и вынырнула на улицу. Сплошные голые стены со слишком высокими окнами — не дотянуться. От неба виднелась лишь узкая полоса меж двух непрерывных крыш, как в руслах всех подобных улиц. Здесь не было ни балконов, ни толстых лепных украшений, ни одного ресторана и лавки, закрытой на ночь. Спартанская улица для внутреннего пользования, не предназначенная для туристов; мрачная, словно лик дона Барки. Старая Каталония. Звать здесь на помощь было, скорее всего, бесполезно и гибельно — крик послужил бы указкой тому, что шло за ней по следу. Надя была уверена — что-то шло. И не сказать чтобы медленно. Полоса неба между карнизов была без звёзд; облака отражали свет. Надя сняла босоножки, на ходу сунула их в сумку и побежала босиком по старой, гладкой плитке. Даже сейчас, спасаясь в проулках Тоссы от смерти, она не сожалела о том, что отправила Германа спать — бедный, он был так измучен! — и даже о том, что одна пошла в город. Она имела на это право. Неправильно было охотиться на неё, вышедшего погулять человека. Embittered, всплыло слово, embittered flight[22].