Она убрала от лица ладони. В ее глазах не было слез, но во взгляде вырисовывалось выражение отчаянного страдания.
— Ах, Иосиф, ты такой добрый! Спасибо тебе. Но, прости, я не в состоянии ничего есть. Я не могу понять… Как это могло случиться? Как Всевышний это допустил?..
— Это я всегда так спрашивал, а ты всегда умела меня успокоить…
— Сегодня я не смогла бы… Вокруг меня только тьма, пустота… Не понимаю… Словно Всевышний исчез вместе с Ним.
— Всевышний не уходит, Он лишь скрывается.
— Зачем? Зачем, Иосиф?
— Не знаю. Я знаю о Нем меньше, чем ты…
— Он вознес меня из небытия, дал мне все, а теперь все отнял…
— Может быть, не отнял…
— Тогда зачем Он сокрыл Его?
— Не знаю.
— Ты говоришь так, как будто не любишь Его!
Иосиф не ответил, пораженный резкостью ее слов. Но она тут же воскликнула:
— Ах, прости меня! Прости, Иосиф! Как я могла так сказать?! Тебе, который отдал всю свою жизнь. Я не знаю, как мне просить тебя о прощении…
Иосиф взял ее руку в свою и легко ее сжал.
— Тебе не за что извиняться, я не сержусь и не мог бы сердиться. Моя любовь к Нему ничто по сравнению с твоей любовью. Наверное, у каждого из нас должны быть часы своей ночи. Еще недавно во тьме был я.
— А сейчас нет? Это хорошо.
— Если бы я мог тебе помочь…
— Так помоги! Научи меня слепо доверять. — Она сплела свои пальцы с его, прижалась к нему. Они уже ни о чем не говорили, но Иосиф чувствовал, что Мириам понемногу успокаивается, преодолевая отчаянье. Он сидел, долго не шевелясь, пока не услышал ровное дыхание своей любимой. Она уснула. Он не спал. От неподвижного сидения все его тело онемело, а в груди вновь отозвалась боль.
С утра они вновь отправились на поиски. Успокоение, пришедшее к Мириам вечером, теперь снова исчезло. Иосиф видел, как она старается совладать с беспокойством, но тревога пересиливала ее. Она вновь ускоряла шаги, почти бежала, расталкивая людей. Иосифу все труднее было за ней поспевать. Они метались по тем же самым наводненным людьми улицам, вновь и вновь обращаясь в те же гостиницы и торговые палатки, где их уже знали. Иисус нигде не появлялся, нигде не давал о себе знать.
Миновал полдень, поиски продолжались, и они понемногу стали выбиваться из сил. Даже Мириам не бежала уже так быстро. Но Иосиф все равно с трудом поспевал за ней.
Когда они в очередной — неведомо какой — раз проходили по мосту над долиной Тиропеон, Иосиф вдруг услышал, как кто‑то его окликнул:
— Эй, человек из Галилеи! Постой!
Иосиф обернулся на оклик и увидел раввина Иегуду.
— Мир тебе, досточтимый, — сказал Иосиф.
— И тебе мир… Я не помню твоего имени, но не ты ли подходил ко мне с просьбой похлопотать о твоем сыне перед досточтимым Йохананом бен Заккаем?
— Да, именно так, досточтимый.
— Не твой ли сын разговаривает с учителями в Лишкат–а-Газит*?
— Мой Сын? Ты видел моего Сына?
— Я видел галилейского мальчика, который обратился к почтенным учителям, и они соблаговолили ответить на Его вопросы.
— Где? Где ты Его видел, досточтимый?
— Он в зале Обтесанных Камней. Учители признали Его рассудительным и беседуют с Ним. Они оказали Ему большую честь. Кто знает, может быть, кто‑нибудь из великих учителей пожелает взять Его к себе в ученики? Тогда твое желание исполнилось бы.
— Покажи нам, как пройти к залу Обтесанных Камней. Мы не знали, где наш Сын, и были очень встревожены…
— Идите туда, — он указал направление рукой. — А если стража вас остановит, то скажите, что вы родители мальчика, которого досточтимые раввины удостоили своей беседы.
— Пусть Всевышний окажет тебе Свою милость за эту весть, которой ты нас обрадовал! Пусть Он даст свет твоему разуму, чтобы ты всегда шел Его дорогой…
Они подошли ко входу, который им указал Иегуда. Стражник, услышав, что они родители мальчика, с которым беседуют учители, с уважением открыл перед ними двери.
В зале царил полумрак. Каменные лавки образовывали полукруг. В центре стоял пюпитр, а рядом был шкаф, предназначенный для хранения свитков священных книг. На лавках сидели достопочтенные учители в ниспадающих наземь облачениях, а перед ними в смиренной позе ученика стоял Иисус.
Учители говорили медленно и напыщенно. Перед тем как начать свою речь, каждый почтительно кланялся остальным. Их речь обычно начиналась со слов: «Так произнес досточтимый раввин… Так сказал почтенный раввин…» Длинные, вплетенные в объяснения цитаты исходили из уст говорящих. Иногда кто‑нибудь из учителей обращался к мальчику, и тогда Он начинал говорить. Он говорил просто и коротко. Временами Он начинал со слов: «Писание гласит…» Некоторые из учителей, выслушав Его слова, одобрительно прицокивали.