Трое молодых людей - Салли, Фред и Джим - во всем были на равных. Фредерику хотелось бы большего. Чего он, впрочем, и не скрывал: он любил Салли, любил всегда, он хотел жениться на ней. Ее чувства были сложнее. Временами она признавалась себе, что обожает его, что на свете нет никого обворожительнее, талантливее, храбрее, забавнее его, - иногда же приходила в ярость, считая, что он тратит свои таланты впустую, вечно возится с какими-то механизмами, либо, переодевшись, рыскает с Джимом по улицам Лондона, а то и вообще ведет себя, как мальчишка, не зная, чем себя занять. Что же до любви... Если кого-то она точно любила, то это был дядюшка Фреда, Вебстер Гарланд, ее формальный партнер по фотобизнесу, не слишком опрятный добряк и истинный гений, способный создать высокую поэзию из света и тени, показать ее в выражении человеческих лиц. Вебстер Гарланд и Чака - да, их она любила. И любила свою работу.
Фред?.. Что ж, ни за кого другого она замуж не выйдет. Но и за него не выйдет тоже. Пока не вступит в силу Билль о собственности замужних женщин.
Это вовсе не значило, что она ему не доверяла; нет, она сотни раз говорила, что это дело принципа: допустим, однажды она станет совершенно независимой, партнером в каком-то другом бизнесе, с собственным капиталом, имуществом; но как только священник объявит их мужем и женой, все, до последней мелочи, ей принадлежавшее, становится (в глазах закона) собственностью ее мужа - это же совершенно нетерпимо! Фредерик протестовал, предлагал заключить официальное соглашение, клялся, что никогда не коснулся бы ее собственности, просил, умолял, приходил в бешенство, швырял все, что подворачивалось под руку, а потом смеялся над собой и над ней - все было напрасно. Она оставалась непоколебима.
В действительности все было не так просто, как изображала она. Билль о собственности замужних женщин был принят в 1870 году, он устранил ряд несправедливостей, однако не коснулся наиболее существенных из них; но Фредерик ничего не знал об этом законе, не знал, что собственность Салли, при определенных условиях, могла официально оставаться за ней. Однако Салли, не будучи уверена в собственных чувствах, крепко держалась за свой принцип и скорее боялась, что новый билль пройдет, ибо это заставило бы ее принять, наконец, то или иное решение.
Недавно дело кончилось ссорой, они словно охладели друг к другу, неделями не встречались и не разговаривали. И тут Салли с удивлением обнаружила, как остро не хватает ей Фреда. Именно он был тем человеком, с которым следовало бы обсудить всю эту историю с "Англо-Балтом"...
Она убрала со стола кофейные чашки и, раздраженно гремя ими, думала о его дерзком живом нраве, о его соломенных волосах... Нет, пусть придет к ней первым; ей-то надо заниматься настоящим делом.
Встряхнув головой, она села за стол, открыла папку с вырезками и начала читать об Акселе Беллмане.
Глава вторая
Шотландский волшебник
Приятель Салли Джим Тейлор (когда не занят был укреплением своих знакомств в криминальном мире, или не играл на скачках, или не флиртовал с хористками и молоденькими барменшами) немало времени отдавал сочинению мелодрам. У него была страсть к сцене. Роза, сестра Фредерика (недавно она вышла замуж за весьма респектабельного священника), была актрисой, когда они встретились впервые; она-то и распалила в нем интерес к этому, уже и так горевший ярким пламенем благодаря его многолетней преданности дешевым журнальчикам, как, например, "Волнующие истории для британских парней" и "Попрыгунчик Джек, гроза Лондона". Он написал с тех пор несколько пьес, от которых кровь стыла в жилах, и, не желая тратить свой гений на второсортные труппы, отправил их прямо в театр "Лицеум" на рассмотрение великого Генри Ирвинга*. [Генри Ирвинг (1838-1905) - известный английский актер и режиссер, долгое время руководивший лондонским театром "Лицеум".] Правда, с тех пор он не получил оттуда ничего, кроме вежливого уведомления о получении.
Он проводил вечера в мюзик-холле, не среди публики, а там, где было интересней всего, - за кулисами, среди плотников, рабочих сцены и осветителей, не говоря уж об артистах и хористках. Он работал в нескольких театрах, постоянно учился, и в тот вечер, когда мисс Уолш посетила Салли, выполнял всевозможные работы за кулисами мюзик-холла "Британия" в Пентонвилле.
Именно там и случилась с ним самим весьма таинственная история.
Одним из артистов, значившихся в программе, был фокусник Алистер Макиннон - молодой человек, который, едва появившись на лондонской сцене, мгновенно приобрел громкую славу. Среди прочих своих обязанностей Джим должен был вызывать артистов из гримерных незадолго до их выхода на сцену; он постучал в дверь Макиннона и крикнул: "Пять минут, мистер Макиннон!" но, к его удивлению, ответа не услышал.
Он постучал еще раз, погромче. Опять никто не ответил. Зная, что ни один артист, если это в человеческих силах, не оставит вызов без внимания, Джим открыл дверь, чтобы проверить, у себя ли Макиннон.
Он был там: в вечернем костюме и гриме - набеленное лицо, угольно-черные глаза. Он сидел перед зеркалом, обеими руками вцепившись в подлокотники деревянного кресла. Рядом с ним стояли двое мужчин, оба также в вечерних костюмах; один был невысокий, добродушного вида, в очках, другой крепко скроенный верзила, поспешивший, когда Джим заглянул в комнату, спрятать за спину короткую трость, налитую свинцом. Он забыл о зеркале: Джим прекрасно видел ее.
- Пять минут, мистер Макиннон, - повторил Джим еще раз; его мозг работал с бешеной скоростью. - Я подумал, может быть, вы не услышали.
- Все в порядке, Джим, - сказал маг. - Оставь нас, пожалуйста.
Небрежно окинув взглядом незнакомцев, Джим кивнул и вышел.
"Что же мне теперь делать?" - лихорадочно думал он.
Большая группа рабочих сцены молча стояла наготове, ожидая конца номера, чтобы сразу же сменить декорации. Над ними на колосниках осветители ждали своего "выхода": по сигналу они должны были менять цветные желатиновые пластины перед газовыми светильниками или поворачивать горелки вверх либо вниз, в зависимости от того, как ярко требовалось осветить сцену. За кулисами собралось и еще несколько актеров в ожидании номера Макиннона: он был феноменом в своем жанре, и они хотели видеть его выступление. Джим пробрался сквозь тьму и полумрак, пока близилась к концу ария сопрано, завершавшаяся хором, и стал на свое место сбоку, у занавеса, возле огромного железного колеса.
Он стоял там, легкий и сосредоточенный, - светлые волосы откинуты со лба назад, в зеленых глазах напряженность, пальцы негромко барабанят по колесу, - и вдруг совсем рядом услышал шепот.
- Джим, - прошелестел из темноты голос Макиннона, - ты можешь помочь мне?
Обернувшись, Джим увидел мага, вернее, его обведенные черным глаза на неясно проступавшем из мрака белом лице.
- Видишь тех двоих? - Макиннон через просцениум указал на ложу, где Джим разглядел две фигуры и уловил отблеск очков коротышки. - Они пришли, чтобы убить меня. Ради бога, помоги мне после моего выступления выбраться отсюда сразу же, как только упадет занавес. Я не знаю, что мне делать...
- Тсс! - прошипел Джим. - И отступите в тень. Они смотрят сюда.
Певица допела песенку, флейта в ансамбле издала сочувственную трель, публика разразилась аплодисментами и свистом. Джим обеими руками взялся за колесо.
- Ладно, - сказал он, - я вас отсюда выведу. Сейчас покажу...
Он завертел колесо, и занавес опустился.
- Выйдете со сцены вот сюда, а не с той стороны, - проговорил он сквозь шум аплодисментов и грохот ворота. - Вам что-нибудь нужно взять из гримерной?
Макиннон покачал головой. Как только занавес коснулся пола, со светильников тотчас убрали цветные желатиновые пластины, сцену залило белым светом, рисованный задник, изображавший модную гостиную, был поднят вверх; на колосниках засуетились рабочие сцены, развернули огромный бархатный экран, скрепили его сзади и подняли на подмостки изящный столик, казавшийся странно тяжелым для своих размеров; тут же раскатили широкий турецкий ковер. Джим подался вперед, чтобы выровнять край ковра; одной рукой он держал бархатный экран, а другой регулировал противовес позади него. Весь процесс занял не больше пятнадцати секунд.