— Ещё бы, — с ненавистью выдавил Пол, — До конца довести дело у топорылого ручонки коротки оказались!
— Пол, передумай пожалуйста! Отец пожалел и тебя и меня!
— А я никого не жалею, и себя в том числе. Пусть повиснет на последней виселице Трейнта.
Пол легко поднялся и пошёл к двери, которая вела в отцовские покои. Оттуда выскочил человек, услужливо распахнул перед ним дверь. Веля узнала Фобоса, который ещё на Гане перед ним пресмыкался, ничего не зная о его сущности, но мозг отказался каким-либо образом обрабатывать информацию, поэтому она отвернулась и стала смотреть, как в небе плавают, играя, дельфины, гоняются за мелкой рыбёшкой.
— Ну и что мне делать? — еле слышно спросила Веля, и тут увидела брошенный на плитах шлем первозверя, вероятно, уже ненужный Полу.
С минуту она глупо рассматривала его, а потом подняла и надела на голову.
***
Видеть отца было невыносимо, как и думать о том, что не прошло и получаса, как глашатаи прокричали на всех площадях, на пристани и рынке о грядущей казни. Ему отнесли еды, целый поднос овощей и мяса с вечернего застолья, устроенного Полом, на котором Веля сидела в невероятно твёрдом и неудобном даже с подушечкой отцовском бронзовом кресле, а сам Пол сидел на её прежнем месте, и купался в обожании, страхе, поклонении и лести. Кажется, таким образом он питался, ради этого пир и затевал. Веля снова давилась мизантропией и нервным комком в горле, только теперь можно было не притворяться, что ей весело, и она угрюмо смотрела в пустую тарелку.
Она не могла распорядиться похоронить Шепана в построенном отцом мавзолее, но перед самым пиром нашла похмельного Дебасика, попросила взять людей, повозку и забрать его тело с ристалища, перенести в старую каменоломню. Сама Веля не могла пойти в катакомбы и показать, где выбить для него маленький склеп, куда бы влез ещё его меч и пара монет, но у неё была новая служанка — Зейна, та самая ушлая тётка, переведённая из каземата, и Веля попросила её помощи. Веля с ужасом подумала, что Шепан, кажется, её любил. И, возможно, её вообще никто и никогда больше не полюбит. Впрочем, плевать, это больше не имело значения.
Всё происходящее давным-давно стало скверной фантасмагорией. Теперь Веля уже не боялась, а надеялась, что лежит в психиатрической больнице, умственно запертая в палате больного сознания. Ведь когда славный супчик из дерьма и крови варится только в твоей голове, не выплёскиваясь наружу, плохо только тебе и никому больше. И вообще, можно попытаться сместить угол сознания таким образом, чтобы этот супчик стал полезным и естественным питанием. Только как.
Она дождалась, когда стало слишком шумно — это значило, что трейнтинская знать и благородные гости перепились. Тогда встала и, глядя в стол, произнесла:
— Трапеза закончена.
И удалилась. Некоторые были так пьяны, что не смогли подняться вслед за нею, позже их под руки выводили новые слуги, которых Пол набрал исключительно из ганцев.
Прислугой теперь заправлял Фобос. Глядя на его лучащееся восторгом красное лицо, такое значительное, на его униформу мажордома, Веля вспомнила, что этот человек был бедным её лакеем, и плавал вместе с садовником за нею на лодке, боясь, что она утонет, а ей нравилось их дразнить, и она специально наматывала круги и ныряла. Потом она поставила его на перегонный куб, а потом он сам по себе начал ходить за зверем и заглядывать ему в рот, будто почувствовал за человеческой оболочкой ту сущность, которую никто не чувствовал, даже потерявшая голову Веля. Как хорошо тогда было, и как плохо теперь.
Ни в каких советниках Пол не нуждался, он нуждался исключительно в прислуге. И в ней Пол тоже не нуждался, владычица при таком звере была исключительно формальностью. Если он так и останется в человеческой форме, слушать здесь станут не её, а этот концентрат темной энергии, вернее — созданное для защиты мира существо, способное к саморазвитию и после гибели создателя эволюционировавшее в недоброго божка. Она представила себе, каким божком стал бы отцовский лис, поглотивший силу четверых, закончи тот начатое, и содрогнулась. Он стал бы близким первозверю.
При звере робели даже её охранницы, которых к вечеру и в самом деле собралось семеро, шесть девчонок, тот самый «молодняк», который приехал выиграть лошадку, и Мадора. Одна Веля Пола больше не боялась, может потому, что поняла, наконец, его природу, а может и вопреки этому.
И, к сожалению, больше не любила. «Неужели это я, — думала она, слушая заздравные тосты и изредка бросая быстрые взгляды на его серьёзное, по-прежнему симпатичное, но больше не притягательное лицо, — собиралась за ним идти, как долбаная Ханна Каш, в какую сторону он бы не направился? Да, кажется я. Но не за ним. Вернее, за ним, но не за этим, каким он явил себя теперь, а за тем, которого сама себе придумала, потому что маленьким он был пушистым и с милым розовым носиком. С удивительно милым носиком. И даже в большом звере я видела маленького нежного зверёныша, укусившего меня за палец. Он ездил в кармане моей кофты и ел со мной из тарелки овсяную кашу с сухофруктами. А мне хотелось просто кого-нибудь любить, всё равно, кого…»