— Клянусь служить Трейнту, пока Великая Ночь не заберёт меня в лоно своё! — крикнула она. — Тёмная мать да будет свидетелем.
Разноцветная масса колыхалась перед её глазами, трепетали стяги с изображением последнего зверя.
— Клянусь служить Либру до последнего вздоха! Светлый День да будет свидетелем, — продолжила она. — Да покарают меня стихии, если я нарушу свои клятвы!
И надела отцовскую корону на голову. Та села низко.
— Слава королеве Авелин! — тысячью глоток заревела, завизжала площадь и все волосинки на её теле встали дыбом. — Слава зверю рода!
Она убила своего зверя, и убьёт его снова, если понадобится. И снова. Она будет его убивать, пока зверь не подчинится.
***
Во входную дверь постучали кулаком. Каземат пустовал после амнистии, заключённых не было, и единственный стражник, играющий в кости с палачом в оружейке, поднялся поглядеть, кого принесла нелёгкая, но дверь уже приоткрылась, в щель просунул голову, а затем толкнул плечом и ввалился полностью один из новых дворцовых лакеев, совсем молодой парень, по имени Бо, с высоким кувшином в одной руке и румяным круглым пирогом, завёрнутым в полотенце, в другой.
— Велено передать вам вина в честь коронации, — быстро сказал он, очевидно, торопясь поскорее вернуться к другим делам, — и поесть.
Стражник радостно потёр руки — снова угощают! Вскоре оба уже пили, по очереди прикладываясь к кувшину, и закусывали поломанным на куски пирогом с говяжьим ливером.
— За её величество!
— За последнего зверя!
— А красотка-то наша королева Авелин!
— Д-да-а…
Мастер Бью изнемогал. Этот вопрос не давал ему покоя, изводил, выкручивал, как внутренняя дыба. Он до сих пор ощущал холодное лезвие ножа у себя в паху и помнил ужас, с которым пытался себя спасать, когда королева и её женщины бросили его, как мешок с мукой, у катакомб. Палач лучше всех на свете знал, что при кастрации нужно прижечь рану мошонки, пока он не истёк кровью. Повизгивая от ужаса, он ощупывал себя, сидя на земле, но оказалось, что порез и в самом деле неглубок, крови было мало, прижигать особо и нечего. Мастер Бью просто-напросто обоссался со страху, и когда моча потекла по ногам, решил, что это кровь.
Наконец, вино развязало его язык настолько, что он отважился спросить:
— А что бы ты подумал, если бы я сказал, что королева трогала меня за яйца?
— А-ха-ха, я бы подумал, что мечтать не вредно! — расхохотался стражник. — Эх, братец! Ну ты и придумал! С такой фантазией да в шуты, а ты палач!
Мастер Бью открыл рот. Ему мучительно хотелось хоть кому-нибудь поведать о том, как, запуганный её королевским высочеством, он вплёл в петлю железное корабельное кольцо, и когда накидывал петлю на шею Скера Бесноватого, зацепил в кольцо железный крюк, торчащий под воротником королевского камзола сзади, прикреплённый к верёвкам, которыми король обвязался подмышками. И потом, когда ступенька ушла из-под ног убийцы зверей, тот повис не на верёвке, а на этом крюке. Мастер Бью до полусмерти боялся, что кольцо не выдержит огромного веса королевской туши и король удавится взаправду, и вот тогда ему, палачу, придёт неминуемый и мучительный конец. Мастер знал, как выглядит смерть, и видел готовность убивать в глазах её высочества. И готовность изувечить. Нет, столько вина на свете нет, чтоб он такое рассказал. Бью закрыл рот.
***
Неспокойные руки неподвижно лежали на подлокотниках: изрезанный мрамор, на нём — скалящийся лис — мёртвый зверь королевского рода, едва не ставший первозверем. Отец оставил барельеф, и она не станет его трогать, позже сюда добавят Пола. Ему полагается тут быть, как последнему зверю Либра, и на стягах быть полагается.
Королева сидела в огромном для её размеров каменном троне, сосредоточенно глядя прямо перед собой.
У всех дверей стояли отцовские гвардейцы. На верхних ступенях — её собственная стража, молодые женщины в особых, ярких мундирах. За спинкой трона тихо кашлянул полезный человек.
Огромный зал был полон народу, оба старика-советника, отцовский, и её собственный, с двух сторон у подножья лестницы направляли желающих поздравить её величество с коронацией, и к трону по очереди поднимались подданные, трейнтинская знать и благородные гости.
— Покоя королю, — говорили они, кланяясь, — Долгих лет вашему величеству!