— Финальный разговор проведу сам, — сказал карлик. — Без свидетелей. Так лучше.
— Мы будем рядом, — предложил Стальевич. — На всякий случай.
— Не надо, — сказал карлик. — С этим гавриком мне всё понятно.
«Берёза не гаврик, — подумал он. — „Серый кардинал“, не справившийся с ролью. За это сбрасывают в оркестровую яму, но не растаптывают. Не нравится мне эта интонация».
Он дал команду на всякий случай записывать беседу, не ставя в известность Стальевича.
«Не нравится мне эта интонация», — снова подумал он и посмотрел на часы. Беседуют уже минут пятнадцать. Он нажал на кнопку специального устройства.
— Замочат в сортире, — услышал он голос карлика. — Не своими руками. Руками твоих же друзей «чехов», эти мать родную продадут, лучше меня знаешь. Я протестовал, но меня не слушают.
«Что он несёт, — подумал он. — Бред и блеф. Неужели Берёза купится?»
Голоса Берёзы слышно не было, лишь отдалённый неразборчивый фон.
— Ты можешь мне, конечно, не верить, — сказал карлик. — Хочешь сыграть в русскую рулетку? Флаг в руки, испытывай судьбу. Хочешь знать, почему я тебе это говорю? Я уважаю достойных противников.
— А где гарантия? — наконец он услышал голос Берёзы. — Что меня не замочат в Лондоне. Лондон не на Луне.
— А вот это мои заботы, — сказал карлик. — Если мы договоримся. Я обеспечу неприкосновенность.
— Сможешь их обыграть? — сказал Берёза.
— Я это надолго, — сказал карлик. — А они так, временщики.
«Самоуверенно, — подумал он. — Не догадывается, что мы его прослушиваем? Или это тоже блеф?»
— Лучшая твоя гарантия это схема, — сказал карлик. — В схеме сегодня не хватает яркого оппозиционера, сбежавшего из страны. Будешь жить в Лондоне, вонять как параша, у тебя это хорошо получается. Мы тебя, разумеется, объявим в розыск, будем требовать экстрадиции, но это так, понарошку, для социально озабоченной общественности. Времени на раздумье не даю. Или прямо из моего кабинета отвозят в аэропорт, или живи с револьвером под подушкой. Долго ли протянешь, не знаю.
— А здесь тебе союзники не нужны? — сказал Берёза.
— Нет, — сказал карлик. — Здесь мне нужны слуги.
«Значит, тебе нужен кусок мяса, — подумал он. — Как степному волку, бегущему на зов горизонта. Запах крови будоражит и приятно щекочет нервы. Но те, кто видит впереди, на коже ловят алый отблеск…»
Сухость и горечь и жжение в груди заставляют рвать верёвки прокрустова ложа. Первый всегда подгоняет плёткой время, свита отстаёт, теряется в просторах, задыхается от кашля, он — первый — уже не помнит, кого и как зовут и зачем он был здесь. Так ли уж важно, что за горизонтом опять мираж?
«А ты? — подумал он. — Ты строитель миражей, что когда-нибудь увидишь ты? Ослепительную вспышку, которая не оставит ничего. Печаль перед смертью или радость умиротворения?»
— Должен признать, это был единственно верный ход, — сказал Стальевич. — Оставаясь здесь, Берёза не успокоился бы. Не та порода.
«Умение смириться с поражением — хорошая черта для игроков средней руки», — подумал он.
— Думаешь, что мы ошиблись, — сказал Стальевич.
— Я думаю, что теперь поздно рвать волосы на жопе, — сказал он. — Надо колдовать над противоядием.
— Наше обычное дело, — сказал Стальевич. — Ничего неожиданного.
А если изменилась плоскость, подумал он. Где та грань, когда алхимия превратилась в химию, научную дисциплину, не признающую своеволия. Когда гунны попёрлись с востока на запад, они не знали, куда идут. Они не знали, зачем они идут. И разве это что-нибудь изменило?
Если ему нужен кусок мяса, он его получит. Потому что китайский император рано или поздно захочет владеть всей поднебесной. Потому что рано или поздно они столкнутся лбами. И что с тобой будет, если ты вообще останешься живой? Место Стальевича с призрачным ощущением, что ты за ширмой повелеваешь одной шестой земной суши.
Он вспомнил ночной пляж в Фигерасе, дряхлый остов давно сгнившей лодки, глаза Галы, затянутые свинцовыми тучами, которые всё больше походили на глаза Юльки. Если уж кто-то должен парить в небесах, подумал когда-то сумасшедший испанец Дали, то почему не я? Если кто-то должен превращать миф в реальность, то почему не я, почему кто-то другой. Значит, когда лбы будут разбиты и бороды порваны, когда в разорённой долине наконец запоют птицы, я сяду на осиротевшую гору и тихо скажу: это сделал я — Константин Юрьевич Турков!