— Я хотел бы угостить вас обедом. Мне надо с вами поговорить, — не раздумывая, сказал Мазер.
— Я грязная, — ответила Анна. — Но думаю, это не имеет значения.
— Мы все грязные, — философски заметил Мазер, — и это имеет огромное значение. Вопрос лишь в том: что с этим делать?
Они шли до угла, направляясь в сторону парка, проклятого места, ставшего для него последней чертой перед входом в ад. Через плечо Анны была перекинута сумка из грубой, плотно сплетенной шерсти в ярких тонах греческого национального флага. Если он не ошибался, сумка была из Греции.
— Давайте я понесу сумку? — снова попытался Мазер предложить свою помощь.
— Не стоит, — ответила Анна, — я привыкла.
— Она, кажется, новая? — Мазер готов был откусить себе язык.
Анна вспыхнула, и ее темные глаза сверкнули гневом, однако она ничего не сказала. Через несколько секунд у ворот парка она остановилась. Мазер взял ее за руку и мягко, но решительно повел дальше.
— Пожалуйста, не говорите, что вы передумали. Я тоже под подозрением. У полиции все еще находится моя обувь, которую они вчера сняли у меня с ног.
— Зачем она им?
— Обувь часто говорит правду о том, где был человек, так я полагаю. Или, наоборот, где он не был.
Мазер выбрал маленький ресторанчик, где прилично кормили и где было не так людно в эти часы.
Он спросил у Анны, будет ли она пить.
— Еще бы!
Он заказал два сухих мартини.
— Подходит? — спросил он.
Анна кивнула.
— Анна, когда вам дали посмотреть фотографии для опознания, вы кого-нибудь узнали?
Анна отрицательно замотала головой.
— Это было невозможно. Чем больше я думаю об этом человеке, тем меньше помню его внешность.
— Было ли в нем что-то такое, что выдавало его как истого американца?
Анна удивилась.
— Истого американца?
Мазер пожал плечами. Он надеялся, что его вопросы что-то пробудят в ее памяти, и не скрывал своей настойчивости. Он предложил Анне сигарету, а когда она отказалась, сам раскурил ее.
— Я все время всех подвожу, я знаю, — согласилась Анна. — Но я не гожусь для подобных бесед, где все построено на ассоциациях. Я мыслю прямо и просто, в черно-белых тонах. Я могу говорить о том, что сама видела, а этого человека я в сущности не видела.
Подали мартини.
Они чокнулись, и Анна отпила глоток.
— Почему, Эрик? Почему все это произошло?
Мазер молча смотрел в стакан на золотой кружок мякоти лимона в кольце более темной кожуры.
— Потому что кто-то испугался?
— Почему вы так говорите?
Анна отбросила пряди волос за плечо.
— Не представляю, как можно убить без страха. Но кто мог бояться Питера?
— Разве вас он никогда не пугал… своим интеллектом?
— Нет, — ответила Анна, и Мазер не сомневался в ее искренности.
Он криво улыбнулся.
— Мешать соединенью двух сердец, я не намерен…
— Что это значит?
— Это Шекспир.
— Я знаю, — перебила его Анна. — Но что именно вы хотите этим сказать? Вот что мне нужно знать.
— Вы всегда столь ужасающе прямолинейны? — Мазер отпил щедрый глоток мартини, чувствуя, как тепло разливается по всему телу.
— Я прямой человек, — ответила Анна, уже взяв себя в руки.
Мазер засмеялся столь неточному эвфемизму.
— Думаю, что я всего лишь хотел сказать, что если двое мыслями близки друг другу, они могут войти в контакт, не прибегая к ханжеским уловкам, за которыми мы так любим прятать наше несовершенство.
— Что означает контакт?
Мазер воздел руки к небу.
— Ничего грязного, уверяю вас.
— Это я и хотела прояснить, — заявила Анна. — Между мною и Питером ничего подобного не было.
— А если бы было, то вы сочли бы это грязным?
— Глупый вопрос, Эрик!
— Не понимаю, почему он вам кажется глупым.
— Любой вопрос, основанный на ложном предположении, лишен смысла.
— С точки зрения математики, — согласился Мазер. — Но человеческое сердце это поле для охоты и единственными указательными знаками здесь являются гипотезы, предположения. Не забывайте этого. А теперь допивайте мартини и мы попросим повторить, пока будем заказывать обед.
Анна улыбнулась.
— Вы великолепны!
Но такая реакция только вызвала у Мазера раздражение.
Это был искренний и импульсивный комплимент. Он не искал комплиментов, но верил в их искренность. Неожиданная тоска была невыносимой: словно дорогой ему человек должен умереть до того, как он сам вернется к жизни. Глядя на темнеющую кожуру лимона в пустом стакане, он думал, что его собственная болезнь, подобно древней чуме, излечима только смертью.
Он откинулся на спинку стула, не сводя глаз с лица Анны, и начал свой рассказ:
— Ростом он пять футов десять дюймов, крепкого телосложения, с маленьким круглым лицом и отвислыми щеками. Когда он жует резинку, кожа на его скулах неприятно морщится. Нос с плоскими, словно прижатыми ноздрями, однако кончик его мясистый, похоже в детстве его постоянно тянули за нос. Глаза как две круглые черные пуговицы, а брови темные, густые, сросшиеся на переносице. Такое впечатление, будто кто-то провел по лбу черной краской сплошную линию.
Анна с округлившимися от волнения глазами провела языком по пересохшим губам.
— Где вы видели его, Эрик?
— Это он?
Анна кивнула.
— Возле дома Бредли, когда я уходил. — Он был там, Мазер это знал.
— Вы сказали об этом в полиции? По такому описанию, они легко смогли бы создать его портрет, Эрик! Я не разглядела его так хорошо, как вы, но теперь передо мною его застывший портрет, как в ту секунду, когда я впервые увидела его.
— Более живой, чем в жизни, — иронично заметил Мазер.
— Вы должны сказать об этом лейтенанту Марксу. Или я это сделаю, хотя я могу напутать.
— Лейтенант Маркс, — повторил за нею Мазер. — Очень умный человек.
— Он гений, — охотно согласилась Анна, но увидев брезгливую гримасу на лице Мазера, поспешила добавить: — Я хочу сказать, что он не так туп, как все остальные. Он все понимает так же, как и вы, и начинает всегда с гипотезы, давая людям возможность думать вслух.
Мазер улыбнулся.
— Может, вы теперь пустите в ход алгебру, Анна?
Она отпила немного мартини и, посмотрев карточку меню, отложила ее в сторону.
— Эрик… я понимаю, что во всем, конечно, виноват мартини, но вы почему-то предположили, что я сочла бы грязным, если бы между мною и Питером что-то было?
Он понимающе кивнул, когда увидел, что она ждет подтверждения того, что он понял ее вопрос. Анна, попробовав продолжить, но в конце концов запуталась и взяла сигарету из открытой пачки на столе. — Забудьте об этом.
— Ради Бога, Анна, не водите меня за нос, как китаец гуся.
Анна положила сигарету обратно в пачку.
— Вам нравится Джанет, не так ли, Эрик?
Мазер вспомнил Джанет у окна, когда он подавал сигнал, — сигнал Иуды, — и Анну, когда она подошла к окну и стояла за спиной Джанет.
— От вас ничего не может ускользнуть, не так ли? — спросил он тихо.
— Мне очень жаль. Я никому об этом не скажу.
— Говорить, в сущности, нечего. Между нами не было ничего, кроме того, что происходило у всех на глазах. А все остальное — это моя фантазия, и я имею право на эту тайну.
— Только… Эрик, это не должно остаться тайной! Вы нужны Джанет. Это было бы замечательно. Она не такая, как мы. Она способна чувствовать и говорить об этом нечто глубокое и прекрасное. — Анна откинулась на спинку стула в поисках слов, которых ей не хватало. — Вы правы. Я могу говорить только о математике.
— Когда вы сказали, что она не такая, как все мы…
— Я знаю, глупо с моей стороны так говорить.
— Виноват мартини?
— Возможно.
— Для этого, моя дорогая, и существует мартини, чтобы выуживать из нас правду, — ответил Мазер. — Вы снобы, во всяком случае очень многие из вас, и вы это знаете? За каменной стеной, в высокой башне, вы смотрите на нас сверху вниз как мы боремся за жизнь, словно жалкие муравьи. Я и сам себя нередко ощущаю муравьем, карабкающимся вверх по бесконечному склону горы… — Он внезапно почувствовал, что безумно устал, пытаясь все рассказать. А ему не хотелось рассказывать о себе и своем самочувствии. Ему все было безразлично. — Что вы собираетесь делать? Начнете писать докторскую сначала?