— Когда я прибежала к беседке, тень пошла мне навстречу, и я узнала принца Хунга. Понял ли он, какое смертельное разочарование охватило мое сердце, какая страшная боль разрывала все мое существо? Не знаю, но мы обменялись несколькими печальными фразами, а потом из кустов вынырнул стражник моего отца и приказал мне вернуться.
Вода с шумом захлестала по палубе. Горькая Луна слегка улыбнулась, огонек безумия мелькнул в глубине ее глаз. Мандарин не знал, что и думать. Кьен, мой друг Кьен, сколько же в тебе было равнодушия, если ты мог так поступить?
— После этой истории отец отрекся от меня — еще бы, девушку из хорошей семьи застали ночью с мужчиной! — и сослал на этот сампан вместе с кормилицей. С тех пор река стала моим убежищем, и я не надеялась, что вернусь на землю.
Поправив разметавшиеся волосы, Горькая Луна нежно шепнула:
— По крайней мере, в последней в моей жизни поездке мне будет позволено увидеть того, кого я не переставала любить.
В дворцовом саду молнии раскалывали деревья, которые отбрасывали фантастические тени, мятущиеся по мокрым плитам, словно армия нечистых. От этих черных силуэтов, раскачиваемых бурей, внезапно отделилась тень. Она спрыгнула с гривы, раскачиваемой ветром. Бросая быстрые взгляды по сторонам, она взобралась на стену, опираясь о выступы и неровности камня. Лаконичные и грациозные движения напоминали танец. И вот уже ее силуэт отчетливо виден на фоне освещенного молниями неба.
Страж, дремавший у входа, втянув голову в плечи, вздрогнул. Холодное дуновение пощекотало ему лопатки, загасив стоявшую рядом свечу, и он удивленно открыл глаза. В темноте он различил только какую-то темную фигуру, промелькнувшую прямо у него над головой — настолько быстро, что он не смог понять, что это было. Прыгнул ли какой-то зверь или пролетела гигантская летучая мышь? Стражник вглядывался в темноту, но силуэт уже исчез за оградой. Удивленный, он застыл, все еще ощущая дуновение ветра, растрепавшего его бороденку. Потом он пожал плечами: ему платили за то, чтобы никто не мог войти во дворец, так что за важность, что из него кто-то вышел? Успокоившись, он снова прижался спиной к стене и задремал.
Приземлившись на краю парапета, тень обернулась, и в темноте сверкнули в улыбке ее совершенно белые зубы. Лим поздравила себя с тем, что перебралась через стену, не позволив стражнику догадаться, что за странный зверь пролетел над ним. Эти ночные вылазки становились раз от раза проще, так как стражники были удивительно беспечны, и она уже отлично знала, как надо двигаться, она рассчитала траекторию для того, чтобы перелететь через ограду — с помощью ветра, в своем невероятном прыжке, прославившем ее как охотницу в те времена, когда она жила среди своего племени. Дождь тек по телу, следуя чистым линиям ее обнаженных бедер. Эти вылазки помогали ей вернуть ощущения прошлого, когда она ориентировалась по запаху ветра и бегу облаков. И эта безлунная ночь была прекрасной возможностью пробудить ее задремавшие было инстинкты.
Внизу, поглощенные тенью, стояли бараки зверинца. Еле видное во тьме лицо Лим озарила хищная улыбка, по пальцам пробежал озноб, что всегда бывало перед нападением. Она встряхнула головой, освободив волосы, и они пышно рассыпались, закрывая ее тело до пояса. Потом она приготовилась к прыжку.
Изогнув тело для прыжка, она прорезала воздух как молния и бесшумно приземлилась на камни. Привстав, она повернулась лицом к открытому в ночь окну и радостно ухмыльнулась. Охота на человека была для нее простым делом, и все же кровь стучала в висках, когда она точила ногти о холодную плиту. Она быстро оглядела двор и, убедившись, что все спокойно, расслабилась и легко, как ветер, перебежала площадь — ее босые ноги почти не касались земли. Разогнавшись, она подпрыгнула и со свойственным ей изяществом влетела в окно.
В темной комнате Лим застыла, ее тело замерло, давая глазам привыкнуть к темноте. Она вдыхала запах мужчины, мощный, мускусный, смесь пыли и пота, потом заметила в темноте очертания его тела. Час настал, ее кровь заговорила. Она бросилась на свою жертву, обвив его шею сильными руками. Мужчина икнул от неожиданности, с трудом разлепляя сонные веки. Но молния осветила дикий профиль Лим, и корнак Всади-Нож сразу же ее узнал. Он покраснел от гнева, брыкаясь, попытался лишить ее равновесия. Лим навалилась на него, раздвинув крепкие бедра, и вонзила колени ему в бок.
— Лим! Чертовка, я тебя убью, — вопил он, хрипя, как умирающий, и ударил ее головой.
Она ответила, укусив его в ухо, и с дикой жадностью принялась сосать кровь. Вонзив зубы в его шею, она попыталась лишить его жизни. Он, проклиная себя за то, что попал в ловушку, сопротивлялся немилосердно, стараясь скинуть с себя эту фурию. Но она схватила его за волосы и, приподняв голову, наклонилась и страстно поцеловала его в губы, бесстыдно и бесцеремонно раздвинув их ненасытным языком.
Он усмехнулся ее страсти и, повернувшись на бок, ухитрился освободиться наконец, схватив ее за талию. Но демон продолжал бороться, колотя его по животу коленями и кулаками. Всади-Нож отвернулся, чтобы избежать нового нападения, но она уже схватила за полу его куртку, разорвала и бросила ее в угол. Потом, выставив когти, она стала раздирать ими его спину, как разъяренная тигрица.
— Ты об этом пожалеешь, моя красавица! — прошипел он сквозь зубы, схватив ее за волосы.
Держа ее одной рукой на некотором расстоянии от себя, другой он безжалостно разорвал тунику, одним движением обнажив ее тело. Лим с удивлением оглядела свое голое тело и ударила ногой по коленке Всади-Ножа. Он согнулся и увидел, что она в отместку рвет в клочья его штаны — и вот он остался обнаженным, как и она. Теперь они стояли друг против друга, грудь к груди, озаряемые светом молний. Лим выгнула тело, готовясь сопротивляться атакам Всади-Ножа, напряглась, и он увидел ее ожившую татуировку, которая, извиваясь, бежала с плеч и смыкалась между ее вздернутых грудей. Внезапно он ощутил запах женщины и почувствовал, как теплая волна поднимается из живота, готовая затопить его. Он покачнулся, а она воспользовалась этим моментом и прильнула жадным ртом к его плечу.
— Пусть демоны разорвут тебя и съедят на обед! — выдохнул он ей в ухо, пока она сосала из него кровь.
Он без всякой нежности сжимал ее бедра своими узловатыми руками, прижимаясь к потному телу, одновременно твердому и уступчивому. На мгновение Лим перестала царапать его торс, опустила голову и стала покрывать нежданно нежными поцелуями каторжный крест, вырезанный на теле ее любовника. Всади-Нож увидел в этом проявление слабости и попытался опрокинуть ее на спину… Волна опасно вздымалась, и если он запоздает, она исчезнет, унося его в темные глубины, где он утонет в полном одиночестве. В его распоряжении было только мгновение, и прежде чем умереть маленькой смертью, надо пригвоздить ее к полу и показать наконец, что он — главный. Но Лим ускользнула от него и, улучив момент, опрокинула его — теперь она победно и безжалостно восседала на нем. Зажатый между ее бедер, мужчина почувствовал, как его глубинный кинжал вздымается к дикарке, а потом все хлынуло в пропасть, которой нет названия.
И вот в прерывистом свете молний, сквозь раскаты грома, под разверзнувшимися небесами, разнесся животный вой — крик мужчины и переливчатый стон женщины, выражавший одновременно страдание и удовольствие.
Безлюдная дорога вилась меж затопленных полей, из которых поднимались погубленные ростки. Огни на горе наводили на мысли о каком-то тайном монастыре, где бонзы, собравшись вокруг костра, читали священные тексты. Река казалась теперь черной змеей, ускользающей в тростнике позади него. Маленький сампановый городок исчез за холмом. Завтра на рассвете Горькая Луна вместе с Ивой тоже отправятся в столицу.
Мандарин Тан бросил поводья, спрятав официальный головной убор в кожаный мешок, перекинутый через плечо. В час, когда изнуренные люди отдыхали, чтобы завтра встретить такой же дождливый день, как и сегодня, он резвым аллюром несся сквозь все усиливающийся дождь. Проезжая молчаливые деревни, он мчался мимо птичников и скотных дворов, где задремавшие животные слышали, как дрожит земля под ногами его быстрого коня. Часто на перекрестках дорог он замечал маленькие деревянные пагоды, воздвигнутые в честь какого-то местного божества или священного животного — змеи или обезьяны. Когда он чуть не задел стену саманного домика с крышей из баньяновых листьев, он вспомнил о своей родной деревне, такой далекой — где-то на юге страны, — которую он не видел со времен своего вступления в должность в Провинции Высокого Света. Почтительный сын, он с нежностью подумал о старой матери. Она многим пожертвовала, чтобы он смог стать имперским чиновником. Когда-нибудь, пообещал он себе, он вернется почтить ее старость вместе с супругой, совершенной со всех точек зрения, и, может быть, с сыном, похожим на отца как две капли воды.