Устроившись поудобней в жестком кресле, ученый Динь посмотрел на мандарина Тана — казалось, тот спит. Наверно, ему тоже нелегко пережить эту болезненную ситуацию, когда его друг подвергается страшной опасности. Правитель принял это решение после долгих размышлений. Динь видел, как глаза его наполнились бесконечной грустью, когда мандарин Кьен отвернулся к стене, укрыв одеялом широкие плечи. Не точил ли его теперь червь сомнения? Желая убедить их, мандарин Тан загорался и убеждал сам себя, но не преувеличил ли он свою уверенность в успехе дела?
Динь пытался узнать, что на самом деле творится в душе мандарина, но наталкивался на сопротивление. Обычно мандарин Тан делился с ним своими открытиями, но сегодня Динь только из разговора с министром узнал о новом успехе мандарина в толковании классификации. Ученый не подавал виду, но чувствовал себя слегка обиженным. Два мандарина разговаривали на только им понятном языке, когда рассуждали о том, как лучше устроить ловушку. Он чувствовал себя лишним, когда они погружались в свои, недоступные для него воспоминания. Динь вздохнул. Иногда мандарин Тан совсем сбивал его с толку, его мысль взлетала так высоко, что даже Динь не мог за ней следовать. Он признался себе, что чувствовал свою неполноценность, наблюдая за интеллектуальной гимнастикой мандарина Тана.
Созерцая неподвижный профиль своего друга, лежащего на кушетке, Динь не мог придти к какому-то определенному выводу. К тому же красные пятна на скулах мандарина выдавали его внутреннее волнение. В покоях мандарина Кьена царило почти мертвое молчание, за всю ночь они обменялись лишь несколькими репликами. Ученый Динь довольствовался тем, что молча выслушал их короткие замечания, из которых следовало, что оба мандарина уже не изменят принятого решения. Министр казался ему более спокойным с тех пор, как согласился на предложение Тана, он, вроде бы, спокойно спал. Но мандарин Тан выглядел более нервным, его жесты казались резкими, а глаза сверкали холодным пламенем.
Наступила уже четвертая стража ночи, и ученый Динь наконец задремал. Позднее, когда он вспоминал эти мгновения, он сказал себе: эта ночь имела вкус кисло-сладкого плода.
Неподвижно лежа в своей постели, мандарин Кьен думал обо всем, что произошло, и о том, что должно случиться. Мандарин Тан и он вместе приняли решение, понимая отчетливо, чем оно продиктовано. Они как будто подписали совместное соглашение. С этой минуты слова уже были лишними, но, засыпая, он чувствовал напряженный взгляд друга, устремленный в его спину. И не оборачиваясь, он чувствовал глубокую печаль, овладевшую другом, и старался изо всех сил не поддаться ей.
Министр закрыл глаза, призывая сон. Избранное ими решение было лучшим для всех, в этом он был убежден. Будь что будет, он ни о чем не станет сожалеть, и его друг, мандарин Тан, знает об этом.
Он желал действия и получил больше, чем просил. В промокшей одежде, с мокрыми волосами, ученый Динь притаился в высокой траве у входа на Фениксовую плотину. Еще перед рассветом он устроился в зарослях неподалеку от многочисленных стражников, занявших позиции вокруг. В каждой яме, за каждым кустом сидел замаскированный листьями стражник. Даже носильщики Мин и Сюан приняли активное участие в деле, замаскировав шляпы ветками бамбука. Дорога к плотине была защищена как крепость, и кто бы ни пытался пройти по ней, он непременно был бы встречен целой армией, вооруженной до зубов. Все знали приказ мандарина Тана: дать пройти убийце и вмешаться только тогда, когда он поднимется на плотину. Ученый Динь взглянул на нее через тонкие стебли тростника. Дорога просматривалась прекрасно. Издалека можно было заметить даже бегущую по ней собаку — убийца никак не мог пройти незамеченным, разве что он был невидимкой, демоном.
Сжавшись в комок, Динь успокоился. Он был всего лишь наблюдателем, в его обязанность входило подать знак солдатам. Ему не нужно было особенно рисковать собой: схватить преступника должна была стража. Это их дело, в конце концов. Он чихнул. Итак, все должно произойти этим влажным утром, под пухлыми облаками, несущимися с гор. Он надеялся, что все пойдет по плану и что скоро появится убийца.
В час Тигра он увидел паланкин мандарина, который двигался по узкой дороге, влекомый могучими носильщиками, которым был дан приказ высадить седоков чуть выше плотины, чтобы не вспугнуть убийцу раньше времени. Тяжелая красно-золотая занавеска поднялась, как театральный занавес, и два мандарина молча вышли из паланкина. Они направились к плотине, пройдя совсем близко от укрытия ученого Диня.
Они шли, согнувшись, против ветра — один за другим, в облаке брызг, долетавших до них от воды. Они собираются обсудить последние детали, решил Динь, снова переводя взгляд на опустевшую дорогу.
Дамба нависала над огромным водным пространством, волнуемым ветром, по нему сейчас пробегали серебристые волны. Среди волн плавал мусор, принесенный течением: ветки, сорванные с вековых деревьев, лодочные весла и толстые стволы пальм. В бледном утреннем свете в воде отражались серые облака. Дорога, ведущая на дамбу, нуждалась в ремонте, она заросла буйной травой и кустарником. С другой стороны идущей вверх дороги простиралась ярко-зеленая долина, сейчас ее краски были приглушены пеленой дождя, снижаясь, она вела к столице. Виднелись крыши, покрытые листьями баньянового дерева, — обиталища крестьян. Старая Фениксовая плотина, последняя преграда волнам на пути к городу, во многих местах прохудилась, сквозь трещины сочились струйки воды, сверкавшие, как ртуть.
Мандарин Тан шел за министром, облаченным в одеяние цвета нефрита, испещренное сейчас бесчисленными каплями дождя. Его крысиная косичка отбивала по спине ритм шагов, а знакомая походка напомнила мандарину о таких далеких теперь годах учебы. Чего бы он только ни отдал, чтобы вернуть хоть несколько мгновений прошлого!
Под надоедливыми брызгами они приближались к воде, два одиноких человека посреди разбушевавшейся стихии. Когда они достигли середины плотины, мандарин Кьен посмотрел на бурную воду и начавшую пробуждаться долину. Он созерцал далекие уступы гор, голубеющие вдали, их почти круглые вершины. Потом он прислушался к доносящимся издалека знакомым звукам спящего города, отраженным кривыми крышами храмов. Умиротворенная улыбка показалась на его лице, и он обернулся к мандарину Тану.
А тот долго смотрел на его спокойное лицо с тяжелыми веками, которое старался запомнить как можно лучше — до малейшей черточки, а потом сказал голосом, в котором не было надежды:
— Прекрасное утро для того, чтобы умереть, не правда ли?
Ученый Динь привстал в высокой траве. Что делают два мандарина на дамбе? Что-то слишком долго они там задержались. Нельзя, чтобы убийца пришел сейчас, пока правитель все еще там. Это лишило бы засаду всякого смысла. И вот на тебе! — достигнув середины дамбы, они остановились и, казалось, держат совет. Министр глядел на воду и равнину, оживленно беседуя со своим другом.
Вдруг Динь выпрямился. Внезапно вдали на дороге показалась какая-то фигура, темнеющая на фоне белого песка. Он прищурил глаза, но невозможно было различить — кто это. Он обернулся опять к дамбе и увидел, что мандарин Тан увлечен разговором, ветер играет его растрепанными волосами. Ему нужно во что бы то ни стало уйти оттуда, иначе ловушка провалится! Но слишком поздно предупреждать его: он уже не сможет выйти незамеченным из своего укрытия. Динь в душе ругал мандарина Тана — нашел же момент для болтовни!
Фигура становилась все крупнее. К дамбе приближался человек.
Посредине дамбы, как будто провиснув между небом и водой, мандарины смотрели в глаза друг другу. Министр бесстрашно, хотя и побледнев, вглядывался в напряженное лицо друга. Мандарин Тан сжал челюсти и поднял кулаки. Несколько мгновений, казавшихся им бесконечными, они смотрели друг на друга, один — флегматично, другой — яростно. Дождь падал тонкими струями, ветер овевал их своими крыльями, отделяя от остального мира. Слышали ли они вообще, погруженные в себя, завывания ветра и шум воды? Наконец мандарин Тан заговорил: