На лице министра засияла радостная улыбка. Школьный учитель, выслушав примерный ответ лучшего ученика, не мог бы иметь более удовлетворенного вида.
— Честное слово, Тан, ты превзошел сам себя!
— Она представляла для тебя смертельную опасность, так как только она могла узнать татуировку, которую отшельник Сэн собирается преподнести принцу Буи. Поняв, что эта кожа содрана с ее друга, она могла обличить тебя перед принцем, взяв в качестве переводчика, к примеру, господина Головастика.
— Но ты сам говорил, что принц Буи пойдет на что угодно, лишь бы получить этот кусок кожи, — упирался мандарин Кьен.
— Только не в этом случае — ведь он сам строго-настрого запретил убивать пленных дикарей. А вы его не только убили, но еще и зверски истязали перед этим. Уверен, что такой правитель, как принц, не будет ни минуты сомневаться в выборе — вожделенный предмет или уважение людей. Он бы покарал тебя тут же, Кьен, ты не мог этого не знать.
Ветер крепчал и налетал на них порывами. Волны становились все сильнее, вырванные с корнем деревья колотились о дамбу. Вымокнув до костей, два мандарина не теряли мужества. Один бросал в лицо доказательства преступлений, а второй как будто бы с радостью получал их.
— А чтобы не поняли, что ты хотел убить именно госпожу Лим, ты измыслил целую серию убийств, в котором она являлась лишь одним из элементов, скрыв таким образом суть своих намерений.
— Ну и какой вывод ты делаешь из всего этого?
— Это все, что я хотел сказать.
— Ты все прекрасно понял, мой друг, но ты не можешь сделать вывод. Действительно, я воспользовался законом больших чисел, чтобы скрыть одно единственное убийство, которое было для меня важным. Но каков итог всех этих деяний, Тан? Подумай!
— Ты манипулируешь мной, как всеми остальными. Как ни в чем не бывало, ты следил за моим расследованием и был в курсе всего происходящего.
— И должен сказать, что ты великолепно его вел. Я спрашивал себя, найдешь ли ты еще одно звено — отверстия. Это зависело от того, запомнил ли ты, что произошло в шалаше… Мне нужно было знать, что ты помнишь, понимаешь? Но представь, что из твоей памяти полностью выпало бы, что у меня была ранена барабанная перепонка — кстати сказать, меня ранил, защищаясь, тот дикарь, — тогда где мы бы теперь были?
— Не на этой дамбе, во всяком случае?
— На самом деле после госпожи Лим уже не было нужды убивать кого бы то ни было, и я не волновался по поводу подарка отшельника Сэна. Я бы продолжал работы по приведению в порядок гидравлических сооружений, и все.
— Но все же мне удалось пробудить в памяти забытое воспоминание, и вот мы здесь на этом последнем оплоте, защищающем город от наводнения, и последнее убийство должно произойти…
— И это будет означать, что цикл, задуманный мною, основанный на принципах классификации, осуществится и возобновит космическую гармонию, которая спасет всех!
Мандарин Кьен расхохотался.
— Видишь, как все красиво придумано, Тан? Каков бы ни был конец этой истории, я ничего не потеряю!
Порыв ветра приподнял его косичку и закрутил ее вокруг шеи.
— Я мог прекратить убийства еще вчера — у меня уже были на руках все основания для этого, — ответил мандарин Тан.
Министр наклонился вперед, почти касаясь правителя.
— Но ты хотел устроить эффектную сцену, в которой я должен сыграть роль жертвы — в этом твоя идея справедливости. Не так ли, Тан? Твоя цель — заставить меня совершить самоубийство и тем самым завершить космический цикл. Скажи, если я ошибаюсь!
Мандарин Тан кусал губы. Министр просто читает его мысли! Чему удивляться — ведь он мастер манипуляций. Он молчал, тогда мандарин Кьен продолжил:
— Видишь ли, Тан, твой ум сильно отличает тебя от обычных мандаринов, но в том, как ты выносишь приговоры, сказывается излишняя человечность, и это принесет тебе вред.
Волна разбилась у их ног, вода сильно поднялась за время разговора. Им нужно было теперь повышать голос, иначе шум волн заглушал их. Брызги покрыли их пеленой.
Мандарин Кьен сделал шаг назад и вытащил из-под плаща охотничий нож.
— Кого вы ждете здесь, стоя на коленях в грязи? — спросил отшельник Сэн, разглядывая грязную одежду ученого Диня.
— Мы устроили засаду убийце, который вот уже несколько дней совершает злодеяния в столице. Это долгая история, я расскажу ее вам, если вы согласны погрузиться в грязь вместе со мной, — предложил Динь.
— Убийца? — спросил отшельник Сэн. — Не тот ли, который вытащил нож — вон там, на плотине?
Мандарин Тан подпрыгнул. Этого он не ожидал. Но министр не двигался. Поигрывая ножом, он, казалось, просто забавлялся.
— Ты не спросил — сожалею ли я о чем-нибудь, Тан.
— Твое лицо говорит об этом. В твоем сердце нет печали.
— Ты прав, так и есть. Что меня огорчает — так это твоя робость, твое почтительное отношение к системе, которая не функционирует.
— Она функционирует, — упорствовал правитель. — Справедливость, осуществляемая хорошими людьми, существует.
— Ну как хочешь. Живи с этой мыслью. Вспомни обо мне, когда тебе стукнет пятьдесят лет и твои дети и внуки погибнут в бесконечных междуусобицах, которые всегда будут раздирать нашу страну! Меня не будет рядом с тобой, когда ты будешь терпеть поношения аристократов, и я не смогу тебя утешить, когда ты будешь страдать от высокомерия принцев! Мы похожи с тобой, ты и я, мы никогда не будем править, но всегда будем жертвами несправедливости!
— Я не такой, как ты!
— Сейчас. Но кто знает, каким ты станешь завтра? Настанет день, когда тебе придется выносить приговор, твоя рука задрожит, ты спросишь себя — а действительно ли виновен тот, кого я караю. А если истинный виновник окажется недостижимым для правосудия и будет наслаждаться своей неприкосновенностью?
Внезапно министр выбросил вперед руку с ножом. Удивленный, мандарин Тан отступил, прикрываясь руками. Лезвие прочертило алую линию на его ладони, описав траекторию, похожую на металлическую птицу с кровавыми крыльями.
— Не забудь, Тан, — закричал мандарин Кьен, перекрывая шум бури, — это шрам в форме дуги! Каждый раз, когда ты поднимешь руку, чтобы поставить печать на приговоре, пусть она напоминает тебе, что в книгах и законах нет справедливости. Ее нет и в словах принцев. Она только в твоем сердце!
Эти слова на крыльях ветра понеслись к небесам. Волна обрушилась на плотину, таща за собой камни. Волны грохотали, бутовый камень внезапно треснул, и земля задрожала у них под ногами.
— Запомни! — кричал мандарин Кьен. И он прыгнул вниз.
Мандарин Тан видел как медленно-медленно его друг погружается в водоворот с улыбкой на устах, с затуманенными глазами.
— Беги, Тан! — надрывался Динь с берега.
Брешь в дамбе расширялась, через нее уже переливались водяные валы. Сумасшедший ветер вырывал бутовые камни. Потом дамба с ужасным грохотом рухнула.
Мандарин Тан повернулся на каблуках и бросил тело вперед. Он прыгнул на руки, потом снова вскочил. Разрушительная волна гналась за ним, сметая все позади него. Краем глаза он видел вздымающиеся массы воды, грязные и могучие, а его уши слышали рев тысяч волн, кидающихся на камни. Он несся быстрее ветра, но дорога ускользала из-под ног. Казалось, он бежит по воде.
Внезапно перед ним разверзлась бездна. Подпрыгнув, он полетел как камень, пущенный из пращи. Изо всех сил он кинулся на берег и окровавленными руками схватился за стебли тростника — так же цепко, как держался за последние иллюзии.
Ученый Динь очень осторожно взобрался на лошадь, которая нетерпеливо била копытом, исходя пеной в молочном свете этого первого утра без дождя. Он оглядел огромный спящий дворец. Лакированная черепица, светло-зеленая, почти прозрачная, слегка блестела, а драконы, бегущие по краю крыши, выплевывали последние капли воды из своих разверстых глоток. Внимательно прислушавшись, Динь понял, что настолько привык к шуму барабанящего по крыше дождя, монотонно отмеривавшему все их пребывание в столице, что его отсутствие делало тишину физически осязаемой. В свежем воздухе чувства его казались более острыми, а его глаза — более чувствительными к бесконечным переменам в вещах и людях.