Я невольно обернулся, в тоже время бросаясь поднимать его с полу: скатерть сползла с портрета — и лицо Джорджа, казавшееся еще бледнее от красных пятен, сурово глядело на нас. Я позвонил. К счастью, Гэрри подошел тем временем — и когда служанка сказала ему о случившемся, он прибежал и помог мне привести Грива в чувство. Картину я, разумеется, опять закрыл.
Когда Грив совсем пришел в себя, он объяснил, что с ним бывают такие припадки. Он тревожно расспрашивал, не говорил ли и не делал ли чего особенного, пока продолжался припадок, — и видимо успокоился, когда я сказал ему, что ничего не было. Он извинялся в причиненном беспокойстве и объявил, что как только почувствует себя посильнее — простится с нами. Говорил он это, облокотившись па камин. Белая мошка бросилась ему в глаза.
— У вас верно был уже кто-нибудь с «Пионера?» — спросил он нервно.
Я отвечал, что никого не было, и спросил, почему он так думает.
— Да вот этой белой мошки не бывает в такой южной широте, — сказал он: — это один из последних признаков вымирающей жизни на дальнем севере. Откуда она у вас?
— Я ее поймал здесь, в этой комнате.
— Это очень странно. Никогда я ничего подобного не слыхал. Я после этого не удивлюсь, если начнут рассказывать о кровяных дождях.
— Я вас не понимаю, — сказал я.
— Эти насекомые в известное время года испускают из себя капли красной жидкости — иногда в таком количестве, что люди суеверные воображают, будто бы это кровяной дождь падает с неба. Я видел местами большие красные пятна от них на снегу. Берегите ее — это большая редкость на юге.
Когда он ушел — а ушел он почти сейчас же, — я заметил красную крапинку на камине под рюмкой. Этим объяснялось пятно на картине — но откуда взялась мошка?
Была еще одна странность, в которой я не мог хорошенько удостовериться, пока Грив был в комнате, так как в ней горели две или три лампы, — но относительно которой я не мог остаться в сомнении, лишь только он вышел на улицу.
— Гэрри, ступай сюда — скорей! — крикнул я брату. — Ты художник — посмотри и скажи, не замечаешь ли чего особенного в этом человеке?
— Нет, ничего, — отвечал было Гэрри, но потом спохватился и сказал изменившимся голосом: — Вижу — клянусь Юпитером, у него двойная тень!..
Вот чем объяснились взгляды, которые он бросал по сторонам, и его согбенная осанка: ему всюду сопутствовало что-то такое, чего никто не видел, но от чего ложилась тень. Он обернулся — и увидев нас у окна, немедленно перешел на тенистую сторону улицы. Я все рассказал Гэрри — и мы решили, что лучше Летти не говорить.
Два дня спустя, я навестил Гэрри в его мастерской — и возвратясь домой, нашел у себя страшный переполох. Летти сказала мне, что в мое отсутствие явился Грив. Жена моя была наверху. Но Грив не ждал чтоб о нем доложили, а прямо прошел в столовую, где сидела Летти. Она заметила, что он старается не глядеть на портрет — и, чтобы вернее не видеть его, сел под ним, на диван. Затем, несмотря на ее негодующий протест, повторил свое объяснение в любви, уверяя ее, что бедный Джордж, умирая, умолял его отправиться к ней, охранять ее и — жениться на ней.
— Я так рассердилась, что не знала как и ответить ему, — продолжала Летти: — Вдруг, не успел он произнести последних слов, что-то звякнуло, точно гитара разбилась и… право не понимаю как это сделалось — только потрет упал, углом тяжелой рамы раскроило Гриву висок, и он лишился чувств.
Его снесли на верх по приказанию доктора, за которым жена моя послала, как только узнала об этом происшествии, — и положили на кушетку в мою уборную, куда я и отправился. Я намеревался упрекнуть его за то, что он опять пришел несмотря на мое запрещение, — но нашел его в бреду. Доктор сказал, что это престранный случай, потому что одним ударом, хотя и сильным, едва ли объясняются симптомы горячки. Когда он от меня узнал, что больной только воротился на «Пионере», — то сказал, что может бытб перенесенные им труды и лишения надорвали организм и положили начало болезни.
Мы послали за сиделкой по настоянию доктора.
Конец моей истории не долго рассказать. Посреди ночи меня разбудили громкие крики. Я наскоро облачился — и выбежав из спальни, застал сиделку с Летти на руках… Летти была без чувств. Мы ее снесли в ее комнату — и там сиделка объяснила нам в чем дело.
Оказалось, что около полуночи Грив сел на постели и начал бредить — говорил он такие ужасные вещи, что сиделка испугалась. Она конечно не успокоилась, заметив, что хотя у нее горела одна свеча — на стене означились две тени. Обеспамятев от ужаса, она прибежала к Летти и объявила, что ей страшно одной; Летти, добрая и не трусиха, оделась и сказала, что просидит с нею ночь. Она тоже видела двойную тень — но это ничто в сравнении с тем, что она слышала. Грив сидел уставившись глазами в невидимый призрак, от которого падала тень. Дрожащим от волнения голосом он умолял его оставить его, умолял простить ему.