При мысли о турнире у Гилберта вновь учащенно забилось сердце. Он клял себя презренным трусом, но не мог спокойно думать о завтрашнем дне. Ничего от этого представления, кроме унижения и позора, он не ждал.
Однако до завтрашнего дня нужно было еще дожить. Как ни громко это звучит, но торжественная служба в храме могла обернуться для него смертью. Пропитывавшая чернокнижника энергия темных материй от звуков церковных песнопений буквально вибрировала болью — и ему стоило огромных усилий не выдать себя ни дрожью, ни стоном.
Если бы церемонией руководил придворный епископ, хорошо знакомый графу добродушный толстячок, в карманах которого всегда находились сладости для детей и милостыня для бедняков, — возможно, Гилберту было бы не так невыносимо терпеть эту пытку. Но службу вел какой-то аббат, по просьбе матери специально приехавший черт знает откуда. Предписанная поза не позволяла будущим рыцарям поднимать склоненных голов на протяжении всей церемонии, и Гилберт не мог толком его разглядеть. Но ему уже до тошноты стал противен голос этого священника, третий час занудно призывающий божественную благодать на благородных юношей, на клинки их добрых мечей и на всех людей, собравшихся в храме.
Пытка усугублялась тем, что аббат постоянно останавливался напротив Гилберта, явно выделяя его среди прочих соискателей рыцарского звания, особо одаривая благословениями. Это внимание, которое должно было доставить удовольствие герцогине, причиняло Гилберту невыносимые страдания. Он не сразу понял, что аббат Хорник не просто вторит хору, а негромко читает специальную очистительную молитву, основанную на древнейшем заклятии изгнания злых духов. Гилберт стиснул зубы, на лбу выступили капельки пота, в глазах мутилось. Иризар всё-таки оказался прав, предупредив, что такое может случиться...
Гилберт почувствовал, что начинает задыхаться. Жар от множества свечей, дыхание собравшихся сожгли воздух.
В толпе стали возмущенно перешептываться. Похоже, молитва аббата коснулась не только чернокнижника, но и обычных колдунов и ведьм. Некоторые из присутствующих, не выдерживая боли, сжимающей голову стальным обручем, поспешили к выходу.
Церковь издавна относилась к колдовскому братству с подозрением и неприязнью — иной раз и с откровенной враждой. Однако народ недолюбливал монахов, а Гильдия пока что была куда влиятельней только начинающей входить в силу церкви. К тому же придворный епископ, равно как и государь, не являлся сторонником крайних взглядов и считал чародеев и ведьм такими же людьми, как прочие — и потому никогда не допускал подобных молитв в богослужениях. А вот аббат Хорник, видимо, оказался ярым гонителем богопротивного ремесла.
Гилберт покосился на мать — герцогиня незаметно стащила с пальца перстень, с помощью которого обыкновенно вызывала к себе сына. На пальце осталась алая полоска ожога. Учитывая, что она тоже была мастерицей на счет проклятий, порчи, сглаза и ядов, можно представить, как трудно ей было сохранить на губах эту ясную, благожелательную улыбку. Наверняка уже пожалела о своей затее, заручиться поддержкой церковников можно было бы и просто с помощью денег, без этого чудовищного представления... Пальцы дрогнули — заговоренный камень среагировал на очередную фразу в песнопениях, — перстень выскользнул, упал под ноги. На безмятежной маске герцогини мелькнуло-таки раздражение: нагнуться, чтобы отыскать пропажу, сейчас было совершенно невозможно! Тень усмешки тронула уголки губ графа. Хоть бы навсегда пропал чертов перстень, это избавило бы его наконец от жалкой участи щенка на привязи... Кстати, хорошо, что Иризар подсказал оставить все амулеты, прежде чем явиться в собор. Без них граф чувствовал себя будто раздетым, но если бы не послушал своего демона, сейчас не скрипел бы зубами, а выл в голос, как бесноватый. Вместо защиты от внешнего зла усиленные ритуалом службы амулеты прожгли бы дыры в его собственной шкуре.
Граф опустил голову, закрыл глаза. Голоса хора, священников и прислужников слились в единый рев, перерастающий в низкий, какой-то металлический гул с привкусом ржавчины на языке. Кровь толчками пульсировала в жилах в такт речи аббата, разливаясь под кожей расплавленным железом. Только бы не закричать, не завопить, не сорваться и не разнести здесь всё к дьяволу, чтобы купол рухнул и камнями придавило этого проклятого аббата и всех с ним заодно! Гилберт задержал дыхание, заставил разум отгородиться от жгучей боли, от происходящего вокруг, как от смутного ночного кошмара...
Стоявший по правую руку от него крепкий рослый парень побледнел и, испустив сдавленный стон, повалился без сознания. По толпе пронесся вздох негодования. Прислужник поспешил помочь оробевшему от неожиданности родителю вынести несчастного на свежий воздух. Вероятно, парню не повезло иметь скрытый колдовской дар, и это сейчас обернулось против него.