Гортензия слушала молча, тихонько постукивала ложечкой, гоняя по чашке с медовые ягоды.
За окном шелестел осенний сад, протяжно вздыхал ветер. Где-то в подполе стрекотали сверчки.
— Ну у тебя и сверчки трещат! — заметила Эрика. — Будто камни перемалывают.
— Это не сверчки, — прислушавшись, поняла Гортензия.
Ведьмы переглянулись.
За потрескиванием огня послышался странный шум — глухое постукивание, тихий скрежет маленьких коготков. Резкий скрип.
— Ой, это камень! — воскликнула Эрика, поджав ноги. — Он подскакивает!
Гортензия наклонилась, приложила ухо к нагревшемуся камню: внутри и вправду кто-то скребся и попискивал! Быстро сдвинув чашки-тарелки в сторону, она водрузила оживший булыжник на стол.
Эвигейт, встревоженная происходящим, слетела из своего гнездышка за трубой, стала в волнении мерить скатерть шагами, кружить вокруг.
Эрика легонько постучала по камню:
— Яйцо! — сообщила она. — И там явно кто-то есть.
На стук Эрики раздалось постукивание в ответ.
— Василиск какой-нибудь! — всхлипнула Лаура, боязливо сжавшись в кресле, обняв коленки.
Вновь раздался треск, громкий и отчетливый, по каменной скорлупе пробежала изломанная линия — трещина. Эвигейт попыталась сунуть туда клюв, движимая желанием помочь неведомому птенчику. Гортензия сняла ворону с яйца, осторожно вставила в щель кончик ножа — поднажала на рукоятку. Раздался "бздиньк" — и крепкий клинок лопнул.
— Мда... — сказала Гортензия. Теперь и ей стало жаль птенчика.
Тем временем птенец продолжал неустанно трудиться, колупал скорлупу изнутри, и трещина поползла дальше, опоясав яйцо кругом. Раздался оглушительный треск, точно рухнула полка с кухонной утварью, — и верхняя скорлупка отскочила, как крышка отпертого ларца.
— Можно красивое блюдо сделать, — предложила Лаура. Она подобрала отскочившую скорлупку, с уважением смерила невероятную толщину стенок, потрогала зубчатую кромку. Шершавое снаружи, невзрачное как булыжник, изнутри яйцо оказалось радужно-перламутровым, и впрямь хоть ювелиру отдавай...
На столе оставалась вторая, большая половинка яйца. Из-за зубцов настороженно выглянула головка "птенчика": курносая мордочка с кругленькими щечками, глазами-черничками. Головка неуверенно покачивалась на длинной шейке, нежная кожица сверкала точно россыпь алмазов, переливаясь разноцветными всполохами. Висячие ушки прикрывал капюшон из пестрых пёрышек и пуха, переходящий в гребешок на шее.
— И впрямь змей-василиск! — выдохнула Лаура в восхищении. Однако не зажмурилась от смертоносного взгляда, а напротив, подалась ближе.
— Если и змей, то не один, — заметила Эрика.
Рядом с первой головкой робко поднялись еще две, точно такие же.
— Близнецы, — подумала Лаура.
Отрывисто пискнув, одна из голов уставилась на ворону. Подняла капюшончик-гребень, и над скорлупкой растопырились два узких крылышка. И хвост с колючкой на кончике, нервно подрагивая, встал торчком.
— Украшением праздничного стола это сияющее чудо смотрится в своем горшке просто восхитительно! — сказала Гортензия.
Расстелив на столешнице мягкое полотенце, она осторожно вытряхнула на него "всё содержимое" скорлупки, дабы покончить с догадками и предположениями. Одной из головок это не понравилось, и она клацнула мелкими зубками на пронесшийся мимо носа палец — однако же промахнулась из-за недостатка опыта и неточности движений.
Ведьмы уставились на то, что лежало на полотенце: кругленькое пузо, четыре растопыренные лапы, три головы, хвост и пара крыльев.
— Одна, две... Шесть! — сосчитала Лаура. — Ни у одного зверя не видела шести конечностей! Значит, это жук.
— Ни у одного на свете жука я не видела перьев... точнее, пуха, — возразила Эрика. — Наверно это птица.
— Ни у одной птицы я не видела трех голов, — продолжала Лаура.
— Можно подумать, вы когда-нибудь видели драконов, — проворчала Гортензия.
— Ну вот, порассуждать не дала! — обиделись подруги.
— Ну, рассуждайте-рассуждайте, — разрешила Гортензия. — Пойду молочка подогрею, что ли... Интересно, что едят драконы?
— Надо в книгах посмотреть! — предложила ей вслед Лаура.
— Насколько я знаю, большинство трактатов сходятся на том, что драконы питаются рыцарями, — хихикнула Эрика. — Не думаю, что наш малыш способен переварить столь грубую пищу.