— Вот сейчас Мериан наступит на скрытый в земле рычаг... — зловеще зашептала Рики, едва вошли под арку ворот. — ...И сработает потайной механизм. Из стен выскочат копья и пронзят нас насквозь. А сверху на головы выльют кипящую смолу. И подожгут...
Ведьма остановилась в нерешительности перед наполовину опущенной решеткой. Можно было бы пригнуться и пройти под окованными железом кольями. Но кто мог ручаться, что подъемные механизмы не развалятся в любую минуту — и решетка не размозжит головы любопытным посетителям?..
И снова ведьма не успела остановить воспитанницу! Пока она размышляла, Фредерика примерилась проскользнуть под хищно ощеренными кольями — но неосторожно задела крылом решетку. От малейшего прикосновения сработал спусковой механизм, лязгнули цепи — и решетка упала вниз, колья плотно вошли в выдолбленные в земле ямы-пазы.
— А-а-а! Мамочки! — заорала драконесса.
И было от чего заорать: Фредерика успела проскочить в ворота, а вот хвост ее остался под решеткой.
Гортензия страшно побледнела. Не доставало к их неприятностям членовредительства...
Но захлопнув рты, драконесса неуверенно дернула хвостом — и тот свободно скользнул из-под поперечного бруса.
— Ну, я пойду? — засияла клыками драконесса. — Я вы тут пока подождете. А я вам всё-всё расскажу!
— Шустрая какая, — хмыкнула ведьма, протиснувшись между кольями, благо худощавая фигура это позволяла.
Мериан тоже оказался достаточно тощим — или же ему очень не захотелось остаться в одиночестве.
Против опасений Гортензии, в огромных пустых залах непрошенных гостей не ждали потайные ловушки. Или же им просто повезло на них не наткнуться.
Крепость Верлис была мертва. В залах и запутанных переходах царил мрак, прорезаемый узкими лучами скупого света, льющегося из щелеподобных окон высоко под сводами. Могильный холод разливался в затхлом воздухе.
В залах не было ничего — ни единой вещи, только голые камни, одинаково серые под ногами и над головой. Гортензия надеялась найти здесь хотя бы что-то, что можно было бы использовать против Иризара и его некроманта. Но надежды ее не оправдались.
Фредерика тоже была огорчена — она-то ожидала увидеть в логове страшного колдуна залежи сокровищ. Или хотя бы встретить дракона... Не желая смириться с подобным разочарованием, она была готова обежать всю цитадель, лишь бы найти хоть что-нибудь интересное.
Но сколько бы залов они не обошли, в какие бы двери не заглядывали — везде их ждало одно и то же, безжизненное запустение...
Только одна галерея отличалась от прочих помещений. Она спиралью опоясывала южную угловую башню, делая ее отдаленно похожей на фонарь. Просторная и светлая, с вереницей колон, с округлыми арками широких окон. На внутренней стене рисунок аркады повторялся высокими нишами. Каждую из ниш заполняла живописная фреска, выполненная рукой искусного мастера. На первой, ближайшей к входу, была изображена молодая женщина в королевской богатой одежде, с младенцем на руках. Юная, совсем еще девушка, ее можно было бы назвать красивой, если б не темные тени под огромными печальными глазами, жесткая складка у губ и усталый, изможденный вид. Младенец, мальчик, напротив был радостен — пухлые щечки, довольная улыбка, толстые ручки с крохотными пальчиками, выбившиеся из разметенных пеленок.
— Как мило! — хором воскликнула драконесса.
Гортензия кивнула. Неожиданная находка в подобном месте...
Следующие ниши содержали изображения без сомнения той же самой женщины. И с тем же ребенком — но от фрески к фреске мальчик менялся, рос — уже не сидел у нее на руках, а стоял рядом, держась за подол. Наряд женщины каждый раз был другим: сначала королевская роскошь, потом богатая отделка и золотое шитье становились всё менее пышными, понемногу уступали простым тканям, а затем платья вовсе сделались похожими на крестьянские. Однако лицо ее, становясь старше, светлело. В глазах уже светилась не грусть, но спокойная уверенность.
Гортензия сбилась со счета, насчитав четыре дюжины ниш — но они не прошли и четверти бесконечно длинной галереи.
Достигнув зрелости, женщина на фресках как будто перестала стареть, на изображениях изменялись лишь позы и одежда. Мальчик же постепенно превращался в юношу — высокий, с длинными черными, мягко вьющимися волосами. Становясь старше, он смотрел с картин на зрителей выразительными серьезными глазами. И хоть на губах по-прежнему играла мальчишеская улыбка, взгляд не был детским...