Семен Самсонов
Тень
I
Едва показавшись из-за горы Кызогурезь, приветливо и гостеприимно заулыбалось солнце новому жителю Чебернюка.
— Здравствуй, Павел Егоров! С новым днем тебя! С новым местом! С новой работой!
— Здравствуй, здравствуй, солнце красное! Ты сюда в Чебернюк каждое утро приноси ясный день, а я каждое утро тебя встречать буду. Приходи, приноси добро и радость во всем. Раз-два, раз-два, раз-два!..
Стоит Паша посреди двора в одних плавках и усердно машет руками, занимается физзарядкой. Раз-два, раз-два!..
До армии он ни о какой зарядке и не думал, но служба приучила — и теперь каждое утро начинается с нее. Несколько кругов по двору и комплекс упражнений — а без этого и день не день.
«Где-то по оврагу укромное место надо присмотреть, подальше от людского глаза. Неудобно как-то на виду, — подумал он. — Особенно в такую горячую пору, как сейчас. Все спешат на работу, а ты бегаешь и скачешь как стригунок. Нет, так не пойдет, нехорошо».
Егоров днями приехал в Чебернюк. Вчера только привез сюда свои вещи, уместившиеся в двух чемоданах. В милиции дали старую железную кровать и маленький шкаф. Стол и стулья остались от прежнего хозяина. Так, можно сказать, обосновался на новом месте участковый инспектор Егоров.
Направление в деревню стало закономерным финалом его служебного прегрешения, совершенного в Ижевске. Как-то во время дежурства в районном отделе ему позвонила знакомая девушка Валя: попала, говорит, в трудное положение, помоги, если можешь. С ней Паша познакомился у товарища, отмечавшего день рождения. Миловидная, скромная девушка оказалась рядом за столом. И он оказывал ей всяческие знаки внимания и прямо-таки ошалел от радости, когда она предложила проводить ее домой. А когда позволила ему поцеловать себя, Паша вовсе голову потерял. Затем они встречались еще несколько раз — по ее же звонку. К себе приходить она не разрешила: опасалась, что кривотолки пойдут. А потом она надолго пропала. Паша уже и ждать отчаялся. И вот звонок: «Павлик, дорогой, нам надо срочно встретиться». Может, нужда пришла, может, был просто предлог — люди разные бывают. Но Паша был рад звонку, не особенно размышляя о его причине. Пригласил к себе. Пришла. Обеспокоенная, застенчиво опустив глаза, она негромко поведала, как ездила к больной матери и возвратилась на работу с опозданием. Как раз конец месяца, за дисциплиной следят строго. Нельзя ли написать бумагу, что ее вызывали в милицию. Она медленно подняла голову, и Паша погрузился в бездонную голубизну ее глаз, умоляющих, зовущих. Словно во сне он слышал шелестящий голос Вали: не сердись, никак не могла вырваться, вот только сейчас удалось. Поверь, теперь все будет по-другому, все... Даже всплакнула, как бы ища сочувствия. И Паша растаял. Выдал справку, что гражданка Тюлькина вызывалась в милицию как свидетель. Он как раз тогда вел дознание по делу мужчины, избившего свою жену. Валентина с благодарностью взяла справку и снова исчезла. А через некоторое время следователь прокуратуры Морозов попросил у Егорова объяснение: для чего Валентина Тюлькина тогда понадобилась милиции. Почувствовав неладное, Егоров рассказал все как было. А Валя, оказывается, привлекалась как свидетель по уголовному делу своего дружка. С бумажкой из милиции она сумела скрыться и даже пыталась оказать помощь преступнику. Вот почему Егоров был вынужден уехать из города.
Об этом Паша много думал, переживая случившееся. Он вспоминал отца, который также работал в милиции, и Паша чувствовал себя продолжателем его дела. Отец, Евдоким Петрович Егоров, некоторое время был учителем в школе, несмотря на то, что сам окончил только семилетку, а затем перешел в милицию. Служил старательно, ответственно и дослужился до капитанского звания, был назначен даже начальником районного отделения. До выхода на пенсию поработал в трех районах. Паша с малых лет понимал: работа отца нелегкая, требует много сил и времени, но почетная, уважаемая и необходимая народу.
Уже тогда Паша видел, как относятся к отцу люди. «Евдоким Петрович сказал, Евдоким Петрович разрешил». И по-иному быть не могло. Но такой авторитет стоил дорого: отец редко бывал дома, до позднего вечера, а иногда и ночами пропадал на работе. Не успевал толком ни поесть, ни отдохнуть.
Пашина мать так и не смогла привыкнуть к служебному режиму мужа, если это можно назвать режимом. Когда он задерживался уж слишком долго, она беспокоилась, места себе не находила — не случилось ли чего с ее Оддокимом (так она по-удмуртски называла отца), не разбежались ли вдруг задержанные милицией преступники да, не дай бог, не напали ли на начальника. Мать думала так потому, что подобное с Пашиным отцом действительно было. Как-то явился в милицию бывший зек, недавно вышедший по амнистии. Искал начальника, а того на месте не оказалось. Выследил и встретил капитана Егорова поздним вечером по дороге домой. Напасть хотел, но не смог, рука не поднялась. Поговорили. Оказалось, проиграл он в карты жизнь начальника милиции, вот и пришел исполнить приказ своих блатных дружков, соблюсти их бандитский закон. Сам все и поведал Егорову в ту ночь, сам предложил помочь задержать бандитов и выполнил обещанное. Отец потом рассказал обо всем дома, хотя не любил говорить о своей работе. Но случай-то особенный, не удержался и на всю жизнь напугал жену. Она и сыну не желала такой судьбы, но отец одобрял интерес сына к профессии милиционера. Паше с детства нравилась отцовская милицейская форма. Он с удовольствием рассматривал блестящие сапоги отца, скрипучую портупею, погоны с четырьмя маленькими звездочками. Фуражку же постоянно примерял перед зеркалом, часто просил отца:
— Папа, купи и мне такую.
— Подожди, вырастешь, тебе самому выдадут, сынок, — с улыбкой обещал отец.
— Если милиционером буду, тогда?
— Если милиционером, обязательно. Но прежде послужишь в армии, там фуражки такие же.
— Нет, там же пилотки, — обидчиво возражал Паша.
Отец терпеливо объяснял, что кроме пилоток в армии солдатам выдают и фуражки. И действительно, когда Паша попал в пограничные войска, ему часто казалось, что он, как и отец, милиционер. И фуражка у него была, и охрану нес, но другую, не сравнимую с отцовской.
Помнится, выезжая на проверку района, отец брал Пашу с собой. Как-то направились они вместе в деревню Порпи. Ехали на таратайке, в которую впрягали резвого вороного коня. Деревня стояла у леса, вдали от большой деревни. Кругом цвела черемуха, но лесная дорога еще не просохла, в низинах сплошная вода. Тихо кругом, красиво. Пашин отец вдруг остановил коня и стал на обочине что-то разглядывать. Это был след мотоцикла, четко отпечатавшийся на мокрой земле. След выходил из леса. Этот след привел их в конец деревни к большому дому с синими наличниками на окнах. Отец не торопясь привязал коня к воротам, подвесил ему торбу с овсом и только потом зашел в дом. Паша за ним. В доме, посредине комнаты, какая-то женщина сбивала масло. Увидев Пашиного отца, она испугалась, из-за шума ручной маслобойки, видимо, не слышала шагов. Она прекратила свое занятие, суетливо начала наводить порядок и заодно все пыталась задернуть шторку над кроватью и затолкать под нее стоящие на виду кирзовые сапоги. Когда ей это удалось, она косо взглянула на отца и спросила срывающимся голосом:
— Что так рано пожаловали, начальник?
— Какая это рань, если малыш твой не спит, — кивнул Егоров на прижавшегося к печке ребенка. — Это взрослый вроде бы еще не проснулся? — Капитан заглянул за штору и снова повернулся к маленькому мальчику:
— Ну, как, сладкая конфетка? Может, и нас угостишь, мой сынок наверняка тоже хочет попробовать.
Мальчик бросил зажатый в руке фантик, забрался на лавку у стола и потянулся к большой коробке. Оттуда взял целую горсть конфет в такой же обертке и протянул Паше. Паша, не решаясь брать, поднял глаза на отца, но тот мигнул: бери... Потом отец присел к столу, написал что-то в блокноте, вырвал исписанный листок и протянул Паше:
— Иди... нет, один ты не найдешь... Тебя как зовут, сынок? — обратился он к мальчику. — A-а, значит, Юра... Сбегайте-ка вы вдвоем к бригадиру. Знаешь ты его, Юра? Вот и хорошо. Передайте ему эту записку. И побыстрее бегите, а то он уйдет в поле.