— Нет, Валя, не приезжай! — проговорил Паша озадаченно вслед удаляющейся машине, — не буду я тебя ждать. — Он повернулся и пошел к дому, занятый мыслями о том, что неисповедимы пути господни, что люди часто встречаются, сами того не ожидая и не зная даже, что принесут им эти встречи. Правда, Валин приезд не случаен. Она сама добивалась встречи с ним, но пока ему не понятно, для чего. Эта новая проблема, в которой Паше предстояло разобраться, увеличила и без того значительное число еще не решенных задач. Но Паша был молод и поэтому самонадеян. Он решил разобраться во всем, но постепенно, и начать с осмотра той дорогостоящей свалки, о которой поведал ему Березкин. Пусть только дождя не будет, пусть не болит «барометр» Максима Филипповича, чтобы не мучился он, когда поведет Пашу на осмотр.
На следующее утро они снова направились к «заповедному» месту.
Березкин довольно скоро вынужден был остановиться и поставить больную ногу на невысокий пенек. Так ему было легче, так быстрее уходила боль.
— Что, плоховато вам, Максим Филиппович? — осторожно спросил Паша после очередной остановки. — Уходит все-таки здоровье?
— Не само оно уходит. Это Петухов сделал меня больным. На пенсию отправил после операции, когда аппендицит удалили. А что аппендицит? Был и нет его. А все остальное у меня в норме. Так и врачи сказали, и Полина подтвердила, когда спросил у нее. Посоветовала не думать о своих болезнях, тогда дольше будешь здоровым. А если постоянно думать о том, что ты больной, таким скоро и станешь. Вот так и у меня. Все мне начали говорить, что я больной, что мне на пенсию пора. И не только говорили, но и на самом деле на пенсию отправили. После этого сразу же и рана старая дала о себе знать, и сердце покалывает. Но раскисать мне не следует. Собраться надо, думы разные о болезнях из головы выбросить. Так что пошли, хватит отдыхать.
— Интересно. И очень мудро.
Павел в раздумье сделал несколько шагов и остановился, удивленный. Трава перед ним — словно покрывало с белыми заплатами. Так и пестрят — одна к одной. Паша наклонился и рассмотрел, что это паутина.
— Посмотрите, Максим Филиппович... Сколько же паутины тут! Какая работа понадобилась. Смотрите, каждая сеть не шире ладони и связаны друг с другом.
— Ветра здесь не бывает, солнце не попадает. Вот и плетут без помехи. Навещают друг друга, веселятся...
— А что, Максим Филиппович, ведь и тут какая-то прямо-таки система видна.
— Система и есть, — сказал Березкин. — Паук ищет безветренное, темное и тихое место. Так и в жизни нашей появляются любители таких мест — свою паутину плести. Чем я не угодил Петухову? В его хозяйстве эдаким фонариком стал, темные места освещал, которые он от глаз людских прятал. А я находил. Вот он фонарик этот и погасил. Спокойно погасил, без шума. Наоборот, заботу о человеке проявил, о его здоровье. Сделал меня почетным персональным пенсионером. А ревизии другие будут делать. Кто поспокойней да попокладистей. А ты, мол, отдохни, фронтовик. Заслужил, отдохни в почете. Но вместо отдыха, сам видишь, заныли старые раны, сердце щемит. Но не потому, что старый я и слабый. Щемит потому, что вижу те затаенные паучьи места в хозяйстве нашем, вижу, да теперь поделать ничего не могу. Это как тень в солнечный день в лесу. Знаешь, наверное, видел: затаится в буреломе, и не разглядишь, что там. Не пробивают ее солнечные лучи. Я хочу расчистить этот бурелом, хочу, чтобы все закоулки солнце достало. Вот и сейчас веду тебя за этим же.
Они шли по тропе, которая раньше, судя по всему, была дорогой. По обочине еще не стерлись следы автомобильных колес.
— Раньше, — стал рассказывать Березкин, — по этой дороге ездили на мельницу, которая стояла на Чебершуре, названной так за чистую воду и живописные берега. Мельничный пруд был полон рыбы, а на пригорке стоял большой яблоневый сад.
— А теперь что там? — интересуется Павел.
— Увидишь сейчас, тень там!
Егоров пытается мысленно представить себе то место, куда они идут: прорванная плотина, беззаботно журчащая речка, возможно, обломки ульев на заброшенной пасеке, покосившаяся избушка или ее останки... Каким иным может быть то место? От его родной деревни сохранились такие же останки. Деревня исчезла. Вместо ее главной улицы — полевая дорога, а развалины домов по обочине заросли крапивой и черной лебедой. Уцелели только сады, окружавшие дома. Только они и напоминают о том, что здесь тоже была жизнь, по утрам голосисто перекликались петухи, уходило на пастбище стадо... А теперь запустение и тлен. И это вместо целой деревни. А Максим собирается удивить какой-то заброшенной мельницей. Может, напрасно идет он сюда, время тратит, когда столько еще сделать нужно.
От этих мыслей Павла отвлекла светлая поляна, показавшаяся среди деревьев. А не это ли то самое место? Для тени что-то светловато. Вот и травка зеленая виднеется.
Поляну перерезала глубокая и широкая канава.
— Беломорканал, — сказал Березкин.
— А вода где?
— Отсюда все и начинается. Прямо фантастика, сам увидишь. Только как мы перейдем этот канал? Была тут жердь, но делась куда-то. Может, ребята наозорничали — унесли, может, переломилась. А без нее не перейдешь. Канава два метра, экскаватором рыли. Упадешь — не встанешь. Макарыч сюда уже падал с похмелья.
— Какой Макарыч?
— Да Комаров, Иван Макарыч. Начнет пить, запой продолжается недели две. Ходит, стопки выпрашивает. Потом исчез куда-то, а как появился, начал рассказывать такое, что только диву все давались. То летал аж в правительственном самолете, то с певцом известным в ресторане сидел, то удмуртский профессор Ворончихин консультировался с ним по сложной операции... Не знаю, как он в эту канаву угодил, сколько дней в ней просидел. Услышал голоса пастухов, закричал. Они его и вытащили.
— А он не в горячке так бродит? Пропадет еще, убьется или изувечится. Лечить его не пробовали? — отозвался Павел, очень удивленный тем, что узнал о Комарове, которого представлял совсем другим.
— Да он сам кого хочешь вылечит. Его знахарем считают. Когда бродяжничал, научился в травах разбираться. Помог некоторым. А вот и переправу нашел, — указал Березкин на длинную и толстую жердь. — Не та, правда, что была, но сгодится. Давай-ка, помогай!
Вдвоем они приподняли жердь и перекинули ее через канаву.
— Иди первым, прокладывай путь, ты молодой, — кивнул на мостик Березкин.
Осторожно ступая, Егоров перешел на другую сторону. Там он нашел длинную палку, которой, видимо, пользовались при переходах, и перебросил ее Березкину.
Теперь под их ногами осока, лебеда. В траве какие-то ямки, мелкие, крест-накрест вырытые канавы, куча земли. Тут же спиленные небольшие деревья, выкорчеванные пни.
— Уничтоженное и заброшенное поле, — сказал Березкин, — а раньше здесь был двадцатиглазый Пышосик — Конопляный лес. Нет, здесь конопля не росла. Жители Орвая и Чебернюка здесь в озерах ее мочили. Поэтому и Пышосик. Не верится, да? Было озеро, а теперь пустошь, — палкой, которую он прихватил с собой после переправы через траншею, Березкин постучал под ногами. Земля была твердой и высохшей, как кирпич.
Затем начал рассказывать...
Здесь когда-то было благодатное место с озерами, родниками, тринадцать родников и семь озер. По их числу все это назвали «Кызь синмо Пышосик».
В лесу росли ели, березы и кудрявый кустарник. Отсюда начинались ключи, которые питали реку Чебершур. А один родник — Лекошмес — даже пробил себе путь в речку Лекшур, на берегах которой стоит Орвай. Из-за слишком холодной воды, от которой ломит зубы, родник и речку назвали одинаково — Сердитый — лек. Вода не становилась теплее даже в летнюю пору, и если ее пить помногу, то легко застудить горло. А река Чебершур славилась окружающей природой, за что и назвали ее Чебер — красивая; по одному берегу тянулись березовые рощи и сосновые заросли, на другом берегу — привольные луга. И деревня, хотя она расположена несколько в стороне, в низине, стала называться Чебернюк (красивый овраг). Здесь с очень давних пор обходились без реки, на улицах были только колодцы. Уже после организации колхоза скотные дворы перенесли ближе к Чебершуру и воду с реки на фермы в бочках возили, а потом протянули трубу. Сейчас в обеих деревнях пробурены артезианские колодцы, поставлены водонапорные башни. Не нужна стала речка Чебершур, высушили Лекшур... А прошлой зимой в Орвае хоть караул кричи — колонки замерзли; наверное, трубы закопали неглубоко, а зима была холодная. Речки нет, колодцы заброшены... Кто как перебивался. Нынче только к середине лета в колонках вода появилась, заново все разрыли и трубы заменили. Родники высохли, обмелела речка Чебершур, ее теперь курица перешагнет...