Рашид и это стерпел, собрал со всех деньги, чтобы билеты купить, а у Лизы денег не попросил. Она опять не сдержалась. При всех спросила:
— А меня ты в кино не приглашаешь? Почему деньги не спрашиваешь? Вот, возьми.
Пошли все вместе. Стали рассаживаться. Видит Лиза, у них с Рашидом места рядом. Понимает, он специально так сделал. Но опять словно ее кто изнутри за ниточку дергает:
— Не могу, — говорит она, — здесь сидеть, передо мной очень высокий человек, весь экран загородил. — И ушла, хотя все видели, что совсем не высокий перед ней сидел человек. Потом сидела на другом месте и переживала. Толком и фильм из-за этого не видела, все звучали в ее ушах слова Рашида, полные горечи и упрека:
— Специально из-за тебя привел всю группу, выбрал места рядом, почему так себя ведешь, Лиза, почему?
Больше они с Рашидом не встречались.
В жизни Лизы таких случаев было немало. И корила она себя потом, но поделать ничего не могла. Вот и сейчас: нравится ей Егоров, чувствует она это. А ведет себя так, будто он ее враг заклятый.
А Паша ничего не видит. Или делает вид, что ничего не видит. Пришел в медпункт, хочет выяснить все о платке. Разобраться.
— Скажи, Лиза, как же все-таки с тем платком быть? Чей он? Никак не пойму.
— Чего не поймете? — играя на солнце зеркалом, спросила Лиза. — Чего не поймете, Павел Евдокимович?
— Ну, вот, сразу Евдокимович. Ведь договорились: будем товарищами. На «ты» перешли.
— Какие мы товарищи. Раз в форме и про дела говорите, — разве это по-товарищески?
— Ну, если тебя только это смущает, больше к тебе в форме ходить не буду, — пробует перевести все на шутливый лад Егоров.
— А есть же к кому без формы ходить. Да и сама она вас не забывает. Даже из города приехать не поленилась.
— А, о Вале говоришь! Я и сам хотел рассказать тебе о ней, Лиза. Эта девушка справку фиктивную выпросила у меня в Ижевске... Да ты должна помнить, говорил я как-то, из-за нее выгнали тогда с работы. Что еще ей понадобилось — ума не приложу. И не спрашивал. Да и дома-то не был тогда, к Березкиным ездил в ту ночь...
— Павел Евдокимович, что вы, что вы... Разве я что говорю... Это ваше дело, это меня не касается.
— И опять — Павел Евдокимович... Ну, коли уж так, давай, Лиза, пока я в форме, сходим к Варваре Уткиной. Про платок спросим, показания запишем.
— Нет уж, товарищ участковый инспектор. Мне все эти допросы и протоколы надоели. Никаких показаний я давать не буду. И не нужно меня к этому делу привязывать. А то сначала платок опознай, потом в свидетели, а может, и в соучастники попадешь. Ничего, я не знаю, ничего не ведаю. Мое дело — людей лечить, ваше — преступников ловить. Давайте и будем каждый своим делом заниматься!
— Ну что ж, пусть так и будет. Только мне теперь необходимо запротоколировать, что вы, товарищ Милосердова, дали противоречивые показания. И вам придется определить, чей это платок у Варвары Уткиной. Я его сегодня же затребую, а вас вызову повесткой. Ждите. Так что до встречи!
Паша круто повернулся и вышел. Сурово заскрипели ступеньки под его сапогами, громко хлопнула входная дверь. Удар ее Лиза почувствовала так, будто ей по голове попало. И опять она во всем виновата. Что за характер такой — одно наказание, да и только. Лиза присела к столу и, закрыв лицо руками, разрыдалась.
Раздосадованный Егоров быстро шел по улице. Разговор с Лизой хоть и расстроил его, но зато твердо убедил в необходимости как следует разузнать все об этом злосчастном платке. Это улика все-таки важная. Нужно еще раз расспросить Зотова. Пусть подтвердит, в этом ли платке ушла из дома Полина. Но Зотова на ферме не оказалось. Сказали, что он дома. Пошли с Иваном Комаровым проверить дымоход в печи. Егоров решил использовать ситуацию и поговорить пока с Варварой, а потом изъять платок в присутствии свидетелей.
На ферме заканчивалась дойка. Полные бидоны ставят под навес, считают, а потом спускают в «холодильник» — бетонную яму, заполненную холодной водой. Принимает надои и оформляет документацию Алевтина Березкина, которая, судя по всему, замещает отсутствующего Парамона Зотова. Среди доярок Егоров приметил средних лет женщину в красной такье[6]. Она спокойно и серьезно занималась делом, не участвуя в общем, свойственном женскому коллективу, пустом разговоре.
— Кто это? — потихоньку спросил Егоров у Али.
— Тетка Пелагея. Соколова. Позвать ее? — с готовностью откликнулась Аля. — Тетя Пелагея, подойди сюда побыстрее.
Соколова спокойно вытерла о подол халата мокрые руки и подошла к столу. Аля собралась уходить:
— Пойду, не буду мешать.
— У меня секретов нет, Алевтина Максимовна, — улыбнулся Егоров. — По одному делу хочу вас обеих попросить помочь мне.
Егоров подробно объяснил, для чего они идут к Варваре Уткиной. Третьим свидетелем стала соседка Варвары тетка Лукерья. Договорились, что Егоров войдет сначала один, а свидетели — немного позже.
Постучав для приличия в незапертую дверь, Егоров вошел в сени. Дверь в комнату была приоткрыта, и он увидел Варвару Уткину, сидевшую с вязанием за столом.
— Добрый вечер, Варвара Андреевна. Одна?
— Да-а, одна... Почти всегда так по вечерам, Иван все подрабатывает: то плотничает, то печи кладет. Вот и сегодня к Парамону пошел. Печь его плохо тянет. А сейчас, сами знаете, печь не каждый может сложить или починить, особенно нынешние мужики. Да и девки нынче иные. Отращивают ногти, накрасят их и ходят. Много ли такими руками наработаешь... И наша Катя такая. Чулки связать себе не может. Вот я и вяжу ей и Мише. Это я про Дедюхиных говорю, знаете, наверное.
— Знаю, знаю, Варвара Андреевна, — топчется у двери Егоров, немного растерявшись от многословия хозяйки дома.
Почувствовав это, Варвара пригласила его сесть. В ее руках снова оказалось вязание.
— В свободное время люблю порукодельничать. Мать была отличная мастерица. Вышитые ею два покрывала взяли в городской музей. И мои полотенца-чалмы много раз показывали там на выставках. Все меньше и меньше настоящих мастериц остается. Теперь ведь вместо иголки да спиц все стараются ручку да бумагу в руки взять. Хочешь не хочешь, а десятилетку обязательно заканчивать надо. А рукоделию девушек обучать не обязательно. Они и не учатся этому. У меня же только семь классов, зато все умею и люблю это занятие. Мне эта работа в радость, а вам, наверное, смешно.
— Почему это смешно? Вот вижу, все у вас красиво, — показал Егоров на коврики и полотенца, развешанные по стенам. И тут же, не упуская инициативы в разговоре, продолжил: — А я ведь к вам, Варвара Андреевна, по делу пришел.
— Понимаю, понимаю, вам Иван нужен, придет он скоро, — заметив, что гость посматривает на часы, она отложила рукоделие и встала. — Если торопитесь, могу позвать его. Э-э, вон, кажется, идет... — ода заглянула в окно. — Нет, это не Иван. Это женщина.
— Можно войти? — послышался голос из-за двери.
Егоров не поверил своим глазам: в дверях стояла Лиза Милосердова.
— Откуда ты, Лиза... Э-э, Елизавета Игнатьевна... Откуда вы, — поднялся со стула Егоров и шагнул навстречу.
Лиза не поняла: обрадовался он или только удивился? И с улыбкой ответила:
— Откуда? Из медпункта, откуда же еще. Пришла вот.
— Пешком? И так быстро, — изумился Егоров.
— Молоковоз подбросил.
Паша вспомнил: перед конторой действительно стоял молоковоз. Шофер Игорь Панфилов здешний. Утром он забирает молоко отсюда, из Орвая, а потом едет на другие фермы.
Лиза была рада, что на этот раз сумела побороть свой упрямый характер, выполнила просьбу Егорова. Но говорить об этом она не стала и сразу же перешла к делу, о котором, как она понимала, беседовали до ее прихода Егоров и Уткина:
— Если вы, Павел Евдокимович, свое дело закончили, нужный платок нашли, то не возьмете ли меня пассажиром? Я тут у больного была, узнала, что вы здесь, вот и решила воспользоваться случаем. А ты, тетя Варя, не удивляйся и не бойся, и у меня платок, что с Полиной вместе покупали, забирали в милицию, а потом вернули.
Пытаясь вмешаться в Лизину тираду, Егоров открыл было рот, но так и остался стоять в удивлении. На лице Варвары — растерянность и недоумение: