До сего времени мы основывались только на показаниях Зотова. Теперь их нужно будет проверить. Найти людей, знающих что-то об этом в Шарипе, еще раз опросить соседей Зотовых в Орвае, поискать что-то и в Чебернюке. Все нужно начинать сначала, собирать материал и потом анализировать его. Вижу, что Павел Евдокимович нащупал важные детали. Их необходимо использовать. Особенно это касается платка Зотовой. Это уже вещественное доказательство. Наша задача — найти, что именно можно доказать, используя этот платок. Думаю, — подвел итоги своих размышлений Морозов, — именно с этого и надо начинать. Давайте поручим капитану Дедюхину и лейтенанту Егорову проработать эту позицию безотлагательно. Если нет ко мне вопросов, все свободны.
— Товарищ майор, а как же я?.. — посмотрел на Лаврова Дедюхин.
— Ничего... Вы вдвоем будете... — майор понял, что Дедюхин не хочет разбираться с родственниками. — Общественность привлекайте.
Егоров вышел на улицу в хорошем настроении. Нелегко ему пришлось на этом совещании, но все, что хотел, он сказал, несмотря на нападки Лаврова. Спасибо, Морозов поддержал. Но главное, он снова с полным правом будет делать то, что сейчас так нужно уже не только ему, не только милиции и другим правоохранительным органам, а в первую очередь тем, кто поверил в него, помогал ему вопреки страху и сомнениям, ломая в себе многолетнюю унизительную привычку рабского подчинения «сильным мира сего».
XVIII
Парамон Зотов сидит, облокотившись на край стола и подперев голову рукой. Черные волосы взъерошены, тускло и отчужденно смотрят невидящие зеленоватые глаза.
Когда Павел и Морозов зашли в кабинет Зотова, то именно таким предстал он перед ними. Их приход Парамон воспринял как-то безразлично, даже позы не изменил, только кивнул головой, отвечая на приветствие. Так же безразлично стал отвечать на вопросы следователя: Зотов Парамон Степанович, 1939, 17 апреля.
— Вы, конечно, знаете, почему мы снова проводим допрос?..
— Знаю... Обнаружен платок Полины...
— Подождите, не торопитесь, Парамон Степанович, доберемся и до этого. Мне сперва надо узнать о ваших взаимоотношениях с Полиной Николаевной. Как вы с ней познакомились? По любви ли женились? Как жили вместе?
Зотов не поднимал глаз на следователя. Сидел, уставясь в угол комнаты.
— Я не тороплюсь... Она торопит меня... Зовет к себе...
— Кто зовет к себе, Парамон Степанович?
— Так ведь... она... она... Полина...
— Куда же она зовет?..
Парамон не ответил. Егоров с Морозовым недоуменно переглянулись.
Парамон молчит. Глаза его неподвижны. Видно, что мысли его далеко, что он не слышит и не понимает, что хотят от него. И это действительно так. До прихода следователя Парамон говорил с Полиной. Его воспаленный мозг все еще хранит каждое ее слово:
«Ты не бойся их, Парамон. Не таись, прямо скажи, где искать меня. Мне здесь хорошо, спокойно. Знаешь ведь, где я. В саду в Чебернюке под посаженной тобой яблоней. Здесь теперь мой дом. Вы с Иваном подарили его мне. И я благодарна вам за это. Жить было тяжело. И тебе нелегко, я знаю. Но знаю, что любил ты меня, поэтому хочу, чтобы и тебе стало легче. Приходи, Парамон, здесь тебе тоже будет хорошо».
Морозов кашлянул в руку и спросил:
— Парамон Степанович, вы поняли мой вопрос?
— А? — Зотов словно очнулся, выпрямился за столом, осмысленно посмотрел на следователя. — Понял, о Полине вы спрашивали. Любили ли мы друг друга? Да, любили.
— Ну, а как все-таки жили?
— По-разному, вначале жили хорошо, счастливо даже.
— А потом?
— А потом стало плохо, очень плохо...
— Почему? Какой был характер у Полины Николаевны?
— Сперва был хороший.
— А потом изменился, что ли?
— Что изменился, характер, что ли?
— Ну-у, скажем, характер...
— Добрый это был человек. С добрым сердцем... Но иногда очень быстро у нее менялось настроение, проявляла нетерпение, недовольство, капризничала, становилась обидчивой, несговорчивой. Но скоро все проходило. Вспыльчивая была, горячая. Чуть что, сразу, как спичка.
Слушает Егоров и внутренне торжествует. «Прямо на глазах сознается в преступлении человек, говорит о сокровенном, что до этого бережно хранил в душе, не показывая и вида, что причастен он ко всему случившемуся. А сейчас сам уже признается: «Полина была хорошим человеком. Доброй... но и горячей, вспыльчивой была...» Теперь все: была, была... Значит, ее теперь нет. И Зотов знает, что ее нет, потому так и говорит! Тогда куда она делась? Где она? Почему Морозов об этом не спрашивает? В начале допроса Зотов говорил: его торопит Полина, к себе зовет... Куда зовет? Об этом Морозов спросил, но Зотов не ответил. Нужно было обязательно добиться ответа на этот вопрос, — подумал Павел и посмотрел на Морозова, — но ему, наверное, виднее, поседел уже на этой работе».
Как бы подтверждая это предположение Егорова, следователь обратился к Зотову:
— Парамон Степанович, из-за чего вы в последний раз поссорились с женой?
— В последний раз... Не поехал с ней в Шарип. Нужно было готовить отчет. Начали с него, а потом о делах на ферме говорили.
— Та-ак... — промолвил Морозов, заметив замешательство Зотова. — О каких же делах?
Парамон глубоко вздохнул, сделал непроизвольное глотательное движение и кивком указал на Егорова:
— Павел Евдокимович знает... Ему все рассказали...
— Вы это о чем, Парамон Степанович? — не утерпел Егоров, но Морозов прервал его движением руки:
— Я сейчас с вами разговариваю, Парамон Степанович, у вас спрашиваю.
Трудно вздыхая, Зотов медленно, с большими паузами, как бы выдавливая из себя слова, начал рассказывать: телята, фиктивный отчет Березкиной, проверка работы фермы, тетрадь Полины, ее стремление разобраться и наказать виновных, гнев Парамона, их ссора — все это нанизывалось одно за другим, как бусы на нитку, образуя постепенно целое ожерелье неправедных дел, ошибок и поступков, совершенных многими людьми.
— Вот так все было, Павел Евдокимович не даст соврать... Он знает...
— Я и не думаю, что вы обманываете или будете скрывать что-то. А теперь давайте снова вспомним: в какой одежде уехала Полина Николаевна к своим родителям в Шарип?
Зотов медленно переводит недоуменный взгляд с Морозова на Егорова.
— Сказанное ранее подтверждаю полностью.
— Обстоятельства изменились, Парамон Степанович. Поэтому снова прошу вас хорошенько вспомнить: в какой именно одежде уехала ваша жена в Шарип?
Зотов начал перечислять, что было в тот день на Полине, загибая для верности пальцы.
Перечень этих вещей уже известен Егорову и Морозову. Егоров решил, что Морозов, услышав о платке, начнет подробно расспрашивать, как он попал в дом Комарова. Сам бы он поступил именно так. Но Морозов никак не среагировал на платок, терпеливо выслушал Зотова и только потом, когда он замолчал, вдруг спросил твердым и суровым тоном: почему и как платок Полины попал в руки Ивана Комарова? Зотов оглушенно молчал. Следователь наклонился к нему и, глядя прямо в глаза, раздельно повторил: почему и как платок Полины попал в руки Ивана Комарова? Некоторое время они неотрывно смотрели друг на друга, затем лицо Зотова исказилось, глаза закатились, блеснули в мучительном оскале зубы.
— Ну, говорите!
— Я отдал ему, я! — выкрикнул Парамон.
— Значит, Полина вернулась из Шарипа?
— Да, да, вернулась!
— И вы?
— И я убил ее! Топором!
— Сам убил, — ошеломленно пробормотал Егоров.
— Да, сам, своими руками... Аа-а!
— Успокойтесь, Парамон Степанович, — Морозов протянул Зотову стакан с водой, — успокойтесь.
— Убил, вот и все! Изрубил! Изрубил и труп закопал в саду под яблоней!
Зотов мычит что-то, обхватив голову руками, затем пьет воду и вдруг указывает на Егорова:
— В твоем саду она, участковый, в твоем... Раскопайте и посмотрите. И оставьте меня в покое. Я все сказал!
Зотов уронил голову на руки и зарыдал, сотрясаясь всем телом:
— Я-a убийца... Полина, прости меня... Полина... Я готов. Возьми меня к себе, Полина!