Почти бессознательно Егоров повернул к медпункту. Только оказавшись перед дверью, он придумал, как себя вести. Нашел предлог — нужно показать левый глаз, как-то вбок растет ресница, вроде бы беспокоит веко. Начнет он с этого, а потом, возможно, удастся узнать что-нибудь о Зотовой.
— Можно к вам? Здравствуйте! — проговорил он, входя. — Что-то пустовато у вас.
— Время такое — с девяти утра до шести вечера перерыв, — послышался голос из-за перегородки.
— Как перерыв? — не понял Егоров. Штора на дверях отодвинулась, и показалась льняная головка. Кругленькое лицо с пухлыми щечками вдруг зарумянилось, блеснули голубые глаза.
— Э-э, оказывается, незнакомый человек. Вот почему не знаете наш рабочий распорядок, — мелодичным голосом проговорила девушка в белом халате. — Летом мы работаем утром с шести до девяти и вечером так же. А, может, вы не лечиться, другие у вас дела, — спросила девушка, увидев милицейскую форму Егорова.
— Ну, болезнь у меня пустяковая — ресницу вот выдернуть надо, моргать мешает, — улыбнулся Егоров.
— Начнем с ресницы, а закончим протоколом?
— Почему протоколом? Каким протоколом? — удивился Егоров.
— А таким, милицейским... Вы наверняка наш новый инспектор. Как же, наслышаны.
Егоров удивился еще раз. Видимо, новости здесь распространяются быстро, очень быстро. Человек только появился, а о нем уже знают. Конечно, форма помогает определить, кто перед тобой, но все-таки. Кто-то успел уже о нем рассказать, обрисовать внешность, выдать, как говорят в уголовном розыске, словесный портрет.
— Ну что ж, предположим, инспектор, но разве инспектор не может заболеть?
— Может, конечно, как и все люди. Но по глазам я не специалист, тем более когда ресница беспокоит.
— Но у меня она действительно растет куда-то вбок, посмотрите, — с улыбкой настаивал Егоров.
— Что я понимаю. У нас «глазник» в декретном отпуске. Нет ее сейчас.
— Да тут дело-то простое. Вырвать ресницу и все, посмотрите!
— А вы не шутите?
— Нет, конечно.
— А что же все смеетесь?
— Ладно, не буду. Сам я из Ягшура, с севера. А здесь выговор у местных иной немного. Слушаю вас и невольно посмеиваюсь, извините. Привыкну скоро. Разрешите представиться — Павел Егоров.
— А меня Лизой зовут. Фамилия Милосердова, медсестра. Если доверите — посмотрю вашу покривившуюся ресницу. Заходите сюда, садитесь.
Егоров повесил фуражку на гвоздь, торчащий в стене, причесался перед зеркалом и сел на табуретку у окна.
Лиза с пинцетом в руках наклонилась, внимательно всматриваясь.
«Хоть бы нашла она эту ресницу, — думал Егоров, — а то обидится еще, решит, что разыгрываю».
— Ага, вижу. Действительно, как-то в сторону направлена, касается глаза, — сказала Лиза и легким движением пинцета выдернула упрямый волосок. — Вот и все. Откройте глаз, закройте. Не мешает теперь?
Егоров истово моргал, старался.
— Все хорошо, спасибо, большое спасибо, Елизавета Батьковна.
— Не Батьковна, а Игнатьевна. Но зовите меня просто Лиза, так привычнее. Хотя вы вот молодой совсем, а, наверное, привыкли, что называют вас, должность уважая, Павел Евдокимович.
— Ого! Откуда вы знаете? — напрямик спросил Егоров.
— Дядя Иван сказал.
— Какой дядя Иван?
— Комаров.
— А вы, что же, с ним обо мне говорили? Что за причина?
— Так причина у нас с ним одна — Полина Николаевна. Мы здесь о ней постоянно думаем, ждем, надеемся. И он тоже.
— Ну, вы понятно, работали вместе, а ему-то что? Кто он ей? Что у них общего было?
— Ну вот, сразу и допрос. Кто да почему.
— Не допрос это. Просто знать хочу, понять.
— Да просто так интересуется. Вот и Леня, первый муж Полины, тоже беспокоится. Они хоть и разошлись, в хороших отношениях остались. Он жалеет ее, спрашивает постоянно, нет ли новостей каких. И сегодня был. Недавно только уехал.
— Так это он, на мотоцикле который?
— Вот именно... Я ведь сразу поняла, зачем вы пришли. Ресницы у вас растут как положено, а за Леней вы просто наблюдали, увидели, что сюда заходил, вот и пришли.
— Неправду говорите. Ни за кем я не наблюдал, не следил, а разговор этот вы сами и начали. Но, если откровенно, то о Зотовой я разузнать обязан, хотя сюда, в медпункт, пришел случайно. Вот как дело обстоит, уважаемая Елизавета Игнатьевна.
— Раз по имени-отчеству обращаетесь, значит, допрос начинаете? Я же просила звать меня просто Лизой.
— Ладно, условились. Я — Паша, ты — Лиза. Будем считать, что ты, Лиза, стала первой девушкой, с которой я встретился здесь в Чебернюке.
Мысль эта возникла у Павла неожиданно, и он, высказав ее, боялся, что Лиза не поймет, истолкует его слова по-другому. Но она не удивилась, видимо, считая вполне естественным проявленный молодым инспектором интерес к ней как к женщине.
— Так именно и прошу понять меня, — продолжал Павел, — а когда заговорим о деле, можешь не стесняться. Если очень надоем, смело выпроваживай, не обижусь. Хочу, чтобы тебе нравилось смотреть мне в лицо, а не в затылок...
— Боже мой, и это он слышал... — щеки Лизы зарумянились. — Ну что я могу поделать. Уж очень надоел Леонид. Все ходит и ходит, по своей бывшей жене вздыхает, а люди уже думают, что на меня глаз положил. Я и сама так считала сначала, когда зачастил он сюда. Но вижу, ко мне — никакого интереса. А причины находит разные, чтобы прийти. Все какие-то болезни выискивал, вроде вашей ресницы. Придет, бывало, сядет и начнет, то про ногу, которую подвернул, то как у него в боку колет. Говорит, а сам все на Полину смотрит, вроде бы и себя уже не слушает, и на уме у него совсем другие слова. Очень он переживал, что ушла Полина, хотя и не говорили они об этом. И она его понимала, жалела даже. Меня просила быть с ним поприветливей, да и сама никогда не сердилась, хотя понимала, что болезни все его — одна видимость только.
— Вот не ожидал такого услышать, — собиравшийся уходить Егоров снова сел и с интересом взглянул на Лизу. А она взволнованно продолжала говорить, как будто давно уже ждала такого случая. Наверное, сама не раз уже обдумывала происшедшее, искала причину, хотела понять и разобраться. А когда поняла, нужно было поделиться с кем-то своими мыслями. И такой человек нашелся, сам пришел в медпункт и очень интересуется тем, чем так заняты были в последнее время мысли Лизы.
— Если я правильно понял, Полина Зотова от первого мужа сама ушла?
— Сама, сама.
— А он продолжал ее любить, скучал, ходил к ней...
— Сюда, в медпункт ходил. Конечно, к ней, не ко мне же. Это я точно теперь знаю. Полина не возражала против этих посещений, но его держала в отдалении, как положено, хотя, как я уже сказала, жалела Леню.
— Странно как-то, — удивился Егоров. — Полина сама от мужа ушла, и вроде бы не прочь снова к нему вернуться, только все ждала инициативы с его стороны. Зачем тогда было уходить, не пойму никак?
— А я и не сказала, что Полина могла бы вернуться. Просто чувства добрые остались к Лене, и не скрывала она их. Но главное, по-моему, — детей у них не было, пил Леня сильно, а Полина очень ребенка хотела, но не от пьяницы же. Поэтому и ушла, хотя Зотов намного старше Лени. Но и со вторым мужем детей не было, а Леня пить бросил совсем, молодой, симпатичный, любо-дорого посмотреть. Вот и задумалась, наверное, Полина...
— Интересно... Женская логика... — Егоров задумчиво барабанил пальцами по столу.
— Какая уж тут логика. Беда это женская, горе горькое. Если нет ни любви, ни детей, остается только локти кусать да горючими слезами заливаться. Но Полина не плакала. Все в себе носила и выхода наружу не давала. А для этого не у каждого хватит сил.
— Раз так тяжело было Полине, не могла она сорваться и на себя руки наложить? — предположил Егоров.