— Трудно сказать, но маловероятно это. У Полины характер твердый, воля сильная, да и терпеть она умела.
— А второй ее муж, Парамон Зотов, как себя ведет? Горюет, переживает, наверное?
— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Он сюда не ходит, мне не докладывает, — рассердилась вдруг Лиза. Видимо, этот разговор все-таки показался ей похожим на допрос.
Но увлеченный своими мыслями Егоров не обратил внимания на эту резкость и продолжал:
— Если не ходит, может, слышала что-нибудь о нем? Комаров, например, говорил, что у них с Полиной не отношения, а прямо-таки гражданская война.
— Так я и знала! Значит, не только меня, и других успел допросить? А сначала-то и впрямь по-людски говорил, да только обман все это оказался. Я-то поверила, болтаю себе...
— Нет, Лиза, не обман и не допрос. И Комарова я не допрашивал. Сам он ко мне пришел с утра пораньше, сам и разговор затеял, видно, действительно беспокоится о человеке, нас укорял, что найти не можем. И в этом он прав. — Говоря это, Павел снова вспомнил о письме, подброшенном на подоконник, даже хотел показать его Лизе, но в последний момент поостерегся, повинуясь какому-то внутреннему чувству. — Пока милиция не на высоте. И я обязан сделать все, чтобы разобраться. И буду делать. А с тобой мы просто так поговорили, как товарищи. Ты мне помогла многое понять, спасибо.
— Что-то быстро ты товарища себе нашел. Не за мой ли болтливый язык такая честь?
— Напрасно ты так, Лиза. При чем тут язык. Мне действительно хочется подружиться с тобой, поверь.
— Как же вам, мужчинам, поверишь, а потом знаешь, что бывает? — уже с улыбкой ответила Лиза и начала убирать со стола.
— Ну и мы, мужики, разные бываем, как и вы, — он хотел сказать «бабы», но не решился, — женщины. Только, кажется, мы-то с тобой доверия заслуживаем, и не только по должности, а должности у нас ответственные. И медики, и милиционеры для людей работают.
— Смотри, какой ловкий, уже и должности в ход пошли, — одобрила Лиза находчивость Егорова. — А еще что скажешь?
— А то и скажу: действительно хотелось бы подружиться с тобой, а чтобы форма моя тебя не смущала, в следующий раз приду без нее. Считай, что назначаю тебе свидание. Согласна?
Лиза улыбнулась, но ответить не успела. За дверью медпункта послышалось какое-то движение.
— Вот и еще кто-то времени нашей работы не знает, — проговорила недовольно Лиза. — Раз дверь открыта, иди, кому не лень.
Учитывая ситуацию, Егоров попрощался и шагнул в открытую входящим человеком дверь. Он даже не обратил внимание на вошедшего. Сейчас ему нужно было сосредоточиться, подумать, прикинуть, как действовать дальше. Непонятно ему и поведение Зотова. А понять необходимо. Только после этого можно начать планировать поиски Полины. Пока Егоров действовал только интуитивно, но это не та основа, на которую можно опираться в работе. Нужны факты, и Паша решил начать собирать их.
III
У несчастливого человека даже на ладони иногда вырастают волосы, а сам он может внезапно облысеть. Именно об этом, очевидно, подумал Парамон Зотов, когда, погладив себя по голове, посмотрел на ладонь и прижал ее к груди. Побаливало сердце. Зотов шагнул к окну, прислонился лбом к холодному стеклу.
Во дворе копошились куры. Крупная курица с ярко-красным гребнем чувствовала себя во дворе хозяйкой. Она, гордо выпятив грудь, прохаживалась возле курятника, без причины толкая других кур и кудахча. Наверно, потому она такая задиристая, что ее высидела индюшка. Как-то на сеновале тайком снесла курица яйцо. Потом стала высиживать, забросив другие. Парамон навел порядок — посадил курицу на старые яйца, а новое подложил индюшке. Так появилась эта боевая курица с повадками петуха.
Невидящим взглядом смотрит на двор Зотов, а перед глазами Полина. Столько уже передумал о судьбе жены Парамон, столько бессонных ночей провел вот так у окна, трудно даже подсчитать. А теперь все чаще вспоминает он Юлю, прежнюю свою жену. Всюду — в доме, во дворе, на огороде — следы ее рук. И среди этих кур стояла бы Юля, разбрасывая зерно.
Хорошая тогда была жизнь, веселая, счастливая. Беда пришла, как всегда, неожиданно. С радостью и надеждой отвез Парамон беременную жену в больницу, но тяжелые роды унесли и мать и дитя. Долго не заживала душевная рана, но потом в жизни Парамона появилась Полина, которая приехала в Чебернюк после развода с мужем. Они поженились, хотя Полина намного моложе Парамона. Сразу же возникли трудности с сыном Юрой. Парамон не решился жить вместе — слишком сильна еще была у парня память о матери. Только после отъезда Юры в город, где он поступил в профучилище, стало легче. Теперь Парамон смог со спокойной совестью переехать в Чебернюк. Начал работать в колхозе. Получил квартиру и зажил с новой женой на новом месте. Был у него и собственный дом в Орвае, оставшийся от родителей. Но связывает Парамона с Орваем не только родительский дом. Если он обязан селу своим прошлым, то село ему — своим настоящим и, возможно, будущим. Помнит Парамон, пошли разговоры, что в Чебернюке будет организован машинный парк и скотоводческий комплекс — из Орвая и других сел переведут всех механизаторов и доярок, дадут колхозные квартиры, поэтому везде работу нужно свертывать. Вот почему Зотов никак не мог начать ремонт скотного двора в Орвае — ему не отпускали стройматериалы. Не давали людей. Он всячески старался доказать, что это ошибка, ругался с председателем колхоза, выступал на собраниях, резонно спрашивая, как можно, еще ничего не построив, останавливать работу там, где она налажена и результативна. Пока еще планы сдачи молока и мяса никто для Орвая не отменял. А как можно их выполнить, если не заботиться о коровах, у которых должен быть теплый скотный двор и вдоволь кормов? Если не делать этого, пропадет скот. В Чебернюк его перевести пока некуда.
Председатель Петухов в ответ разводил демагогию, мол, ликвидация малых поселений — тоже государственное дело, перестройка сельского хозяйства, как и план по молоку и мясу. Нужно делать и то и другое. Но сам не делал ничего. Так и прозимовали коровы в полуразвалившемся помещении и почти без кормов. Упали надои, меньше заготовили мяса. Но председатель не горевал особо. В конце года сделал приписки в отчетах и отрапортовал о перевыполнении плана, особенно по надоям. Зотов, когда узнал об этом, снова в спор. Откуда, мол, такие цифры, где молоко? Тогда председатель велел ему, как заведующему фермой, написать, что молоко споили телятам для их лучшего роста. Поговорили тогда крупно: «Это же, Николай Васильевич, обман. Как можно решиться на такое?» — «Приходится, Парамон Степанович, я никого не хочу обманывать, хочу только тебя от наказания уберечь, твой партийный билет чистым оставить. Знаешь, что за срыв государственного плана бывает? А за молоко ты в ответе, так что решай!»
Но решать Парамону не пришлось. Все решили за него, и отстающий Орвай вдруг оказался среди передовых хозяйств района.
Про ферму Зотова начали писать, а самого его выдвинули депутатом в райсовет. Председатель же колхоза Петухов стал депутатом Верховного Совета автономной республики. Поразмыслив, решил он, что не нужно ликвидировать такое передовое хозяйство, договорился с Зотовым и направил в Верховный Совет ходатайство о том, что поддерживает предложение заведующего передовой фермой, депутата райсовета Зотова о сохранении Орвая как самостоятельного хозяйства, учитывая его большие достижения. Решение по ходатайству было положительным. Живет Орвай, трудится, выращивает хлеб, держит ферму. Поэтому трудно было Парамону уехать из Орвая, но чувство к Полине оказалось сильным и глубоким. И еще он надеялся забыть с новой женой на новом месте свои старые горести.
Казалось бы, и правда, началось обновление в жизни Парамона Зотова. Но только казалось. На самом деле все обстояло совсем не так, как выглядело со стороны. Слишком отличалась Полина по характеру и от Юли, так и не ушедшей из сердца Парамона, да и от него самого. Гордая, самолюбивая и непреклонная, она ни в чем не уступала мужу, легко шла на ссору даже по пустяковой причине.
Так получилось и в последний раз, перед исчезновением Полины. Пришла телеграмма о болезни отца. Полина тут же засобиралась в Шарип навестить отца. Парамон поехать не смог — поджимал квартальный отчет. Сказал откровенно, предложил поехать без него, посчитал, что присутствия дочери для старика будет достаточно. Но Полина посчитала по-другому. Началось с малого, а потом уже были подвергнуты сомнению не только человеческие качества Парамона, но и его работа. Вспоминая, что они тогда наговорили друг другу, Парамон не заметил, что выражает свои мысли вслух, и только звук собственного голоса вернул его к действительности.