Привет тебе от Екатерины Ивановны, Володи и Лены. Они теперь здесь со мной вместе живут. Лена скоро замуж выйдет, а Володя кончает институт заочно и тоже бурмастером пойдет. Тебя все они помнят и тоже ждут. Да ты ведь сможешь и у нас пожить, Ленкина комната осенью освободится. Парень у нее что надо, тоже наш нефтяник, из Баку приехал, Ревазом зовут, боюсь только, что он ее потом увезет в свой Азербайджан. Правда, пока не собираются, а там, может, и совсем обживутся. А если сможешь, то приезжай на свадьбу, в конце октября будет.
От всех ребят привет. Смотри там, будь человеком, слышишь, а мы будем тебя ждать. Если чего надо, напиши, не стесняйся.
До свидания.
4. Олин Поликарп Филатьевич. 13 сентября 1843 г., г. Чердынь.
Бродяга снова сидел развалившись на гнутом стуле, разложив на нарядном сукне столешницы хоть и мытую, но все едино старую свою шапку, сбитую, в порыжелых пятнах. Мало походил он сейчас на того оборванца с самородками в грязном платке, что пришел сюда прошлым месяцем. Кружком остриженная голова хоть и густо посыпана белым, но сидит прямо на крепких плечах, и ровно обрезанная борода широкой лопастью покойно лежит на груди. Приоделся бродяжка, не скажешь теперь, что каторжанин беглый, на купчика больше, на приказчика богатого похож. Хитер! Одежу не новую купил, чтоб в глаза не кидалась, а все не только исправную, но и нарядную! Вон каков, гоголем сидит, что кафтан, что рубаха. А сапоги-то! Козловые ведь сыскал, сумел, экая бестия...
— Ну так как, хозяин, кончим седни ли, а? Али все денежки собрать не можешь? Уговор-от, помнишь, каков был? Как возвернемся с Кутаю, так в тот же день и сладим, а? Третий день уж идет, мне и в дорожку пора, недосуг ждать. Не задумал ли худа какого, обма́ну? Так гляди, золотишко-то я тебе краешком лишь открыл, без чертежа моево жилу век не сыскать. Да и ручательство у верного человека схоронено.
Ишь какой! Вроде и мягко, ласково говорит, ровно и в самом деле купец потомственный, а глаза-то будто уголья жгут! Дурнем задумал на старости лет Олина сделать? Ну, это еще поглядим, господи прости...
— Да нет, что ты, мил человек, сейчас посчитаемся, все уже и готово, в кассу пойдем.
Касса тут же, в господском доме. Для пожарного времени отделил ее дед от остальных хоро́м, вход отдельный устроил, со двора прямо, на двойные кованые двери запираемый; такой толщины потолок сводом выложил, что рухни вся хоромина, сгори в пожаре, а эта комната в целости устоит. Единственное оконце, в фут шириной, не на волю глядело, а внутрь дома, в коридорец, на железные ставенки запиралось — не для свету назначено, для выдачи денег!
Но с сегодняшним гостем не в оконце рассчитывался Поликарп Филатьевич, самого в кассу ввел и дверку изнутри на засов прикрыл. Огляделся тот и плечами передернул: ровно в застенок угодил — кричи не докричишься.
Отомкнул Поликарп Филатьевич большой замок на железном сундуке, что в углу стоял, и выложил на стол несколько холщовых да кожаных кошелей:
— Вот, как уговорились. Считай.
Без спешки, неторопливо, с легким дрожанием рук перебирал тот содержимое, перечел и червонцы, и серебро, и ассигнации, сгреб затем в кучу на край стола и огляделся, ища, куда бы все сложить.
— На вот, держи, — протянул ему Олин сумку черной кожи с медной пряжкой. Потом вынул из-за пазухи сложенную бумагу и положил рядом:
— Паспорт.
— Угу, — прочел бумагу бродяжка и, усмехнувшись криво, спрятал.
— Ну? Твой чертеж где?
— Да тут, хозяин, недалече.
Бродяжка взял в руки шапку, лежавшую по обыкновению с краю стола, вывернул и стал подпарывать толстым желтым ногтем ветхую подкладку. Засунул в дыру два пальца, пошарил и вытащил на свет полотняный грязный лоскут.
— Вот, хозяин, гляди, — развернул его под свечой.
На серой в две ладони размером тряпице черным, вроде как углем, была прочерчена широкая кривая линия — река, догадался Поликарп Филатьевич, склонивший голову над столом. Сбоку пририсованы крестики и значки, напоминающие то скалы, то деревья, то ручьи.
— Вот! — ткнул ногтем гость в крайний крестик. — Здесь мы с тобой, хозяин, были. Золотишко там тоже есть, да небогато насыпано, мыть долго надо, сам знаешь. А вот тут повыше, версты с полторы, зришь? — Он провел пальцем до другой кривой линии потоньше. — По этому ручью поднимись до сломанного кедра, это версты с две, а от него уже недалече — отсчитай еще сто двадцать сажень, тута и будет жила, вот значок, видишь?
Поликарп Филатьевич проследил за пальцем и кивнул.
— Я схоронил ее, обвалил берег маленько да пониже лесин несколько в воду свалил, вот вода и поднялась и выход спрятала. Завал разбери да глину покопай. Там не только песочек, камушки есть. А плотину повыше поставь, мыть сподручнее будет. Понял ли?
— Это-то понял. А что это еще за крестики по Кутаю?
— А здесь я тоже золотишко находил, только немного, вроде того, что тебе показывал, оно меня на мысль о жиле и навело. Поищи и тут, может, повезет, может, пропустил я чего... Это видишь? — Снова сунул грязным ногтем в крестик. — У острова кривого, от нашего места версты с три; это вот и на излучине, у переката; а последнее место у камня большого, что с правого берегу прямо в воду уходит, названия его не ведаю, да он там один и есть, в этом-то месте. Теперь, вроде, все рассказал. Ну что, прощевай пока?
— Будь здоров. Может, на прощанье хоть скажешь, как величать тебя, за кого молить?
— Чего ж не сказать-то теперь, — усмехнулся бродяжка. — Теперь сказать можно. Тимохой меня звать. А еще звали Сычем. Так и величай — Тимоха Сычев. Ну так я пойду?
— Иди с богом, — отомкнул купец дверь и склонил голову в ответ на земной поклон Тимохи. — Может, и доведет господь еще встретиться.
Когда скрылся гость за воротами, выехали из конюшни верхами Ленька Фроловых и Лазарь Калинин, подъехали, склонились вниз.
— Давайте тихонько, с богом! — благословил купец.
— А чего не здесь-то? — кивнул Ленька на раскрытые двери кассы. — Позвали бы, мы бы сдюжили.
Не ответил ничего Поликарп Филатьевич, посмотрел лишь так, что Ленька отпрянул и тронул жеребца. Поднялся купец наверх, встал у любимого своего окна и невидяще уперся в широкие заколвинские просторы.
...Три дня тому вернулись они с Кутаю, где показывал бродяга золото свое. Втроем ходили — Тимоха, Поликарп Филатьевич да работник его — Лазарь Калинин, саженного росту молодец, что прежде извозным промыслом жил, пока не угнали лихие люди его упряжку со всем товаром, подкараулив с кистенем на таежной дороге. А когда оклемался Лазарь да сам со злобы удумал то ж сотворить — не усчитался, что силушка у недюжного уже не та... Повязали его ямщики да под хозяйские очи и доставили; но не выдал татя Поликарп Филатьевич, выслушал да развязать велел и накормить. А потом и лекаря привез. Не ошибся в работнике, собаки вернее стал Лазарь, по каким торговым или иным делам ни отправится купец, тот всюду рядом, и самого стережет, и добро хозяйское.
И на Кутае с бродяжки глаз не спускал. Да там вроде Сыч и без догляду все справно вершил. В четыре дня добрались они до места, до середины реки. Огляделся каторжанец на одной из полян и мешок свой сбросил:
— Всё, пришли.
И пока Лазарь балаган ставил да огонь палил, смастерил тот корытце, бросил в него тут же, у костра, из-под дерна вынутой земли — и к воде. Долго тряс, раскачивал в холодных струях, пока не снесло землю. Выбросил тогда камушки и поднес Поликарпу Филатьевичу: