— Вот, гляди, хозяин!
Сощурился тот. На скобленом дереве и точно посверкивали желтые крупинки. Золото! Его он сразу в любом виде узнает, почует!
— Да что ж мало так? Говорил, много, а этим-то манером по крупинкам в месяц золотник наберешь!
— Да я же тебе, хозяин, не место показываю, такое-то золото тут прямо вот, под ногами. А ну-ка пойдем сюды!
На этот раз зачерпнул прямо со дна в том месте, где вливался в Кутай горный ручей. Здесь крупинок было поболе.
— Но и это не место, хозяин, вон под ту горушку пошли!
У самого края поляны, где набегал к реке крутой увал, копнул Тимоха жирную черную глину, что языком из-под каменных плит выпирала, а как достал посудину из воды — ровно позлащенный был край! Дух перехватило!
Не только Поликарп Филатьевич оробел, но и Лазарь, слуга верный, столбом застыл, глядя, как раз за разом уносила река черную грязь, оставляя на тонких, струганных топором плашках драгоценный песочек, забыв напрочь про догорающий костер и выкипевшую юшку...
Повечеряли уже в темноте сухомяткой: вяленым мясом да сухарями; чай, правда, все ж варили. А поутру, едва засветало, снова к горушке золотой. К полудню пол-языка, а он немалым был, смыли почти, начал Лазарь под камни подгребаться. Изладил каторжанин еще одно корытце, и стал его Лазарь ворочать неумело в громадных своих лапах, и, бес попутал, сам Поликарп Филатьевич оскоромился, счастья попытал. Схватился лишь, когда дурной блеск в глазах слуги углядел.
— Все! — оборвал разом. — Шабаш, хватит!
Посчитали: и коли не полугривенку намыли, то совсем немного.
— Ну, а дале где? Эт-то кончается!
— А дале в другом, хозяин, месте. Да и здесь не все. Язык-то, вишь, под гору уходит, коли ее расковырять, там много еще будет. Но и это не золото. Я ж тебе не жилу пока, а только тоненькую ее веточку показал, а жила здесь, рядом, но схоронена крепко. Она у меня на чертеже означена. А чертеж, как сговорились, как денежки велишь дать.
Мелькнула тогда грешная мысль, но глянул на каторжанина и отступился, отогнал ее прочь: такого огнем жги, пилой пили — не скажет. Да и ручательство невесть где... Так и пошли обратно втроем.
Ушли-то втроем, а еще двое там, у горушки, на месте остались. Хоть и хитер бродяжка, да купец-то Олин не глупее, чай! Пока валандался каторжанин в Чердыни неделю, он времени зря не терял — отыскал по горному делу знающего человека да с ямщиком своим, тоже человеком верным, с Ленькой Фроловых велел за собою следом идти, хоронясь, а как сами с Кутаю возвращаться учнут, все там обыскать наново.
Нынешней ночью они и воротились. Доложился горный, что сыскать жилы не удалось, хоть и осмотрели все кругом на сколь верст. Вот и полагай тут, как быть... Совсем странное горный сказал: что мало золота и под горушкой заветной взяли, что вроде так и до́лжно быть, что оно, золото-то, под горушкой вроде как насыпано... Но если бы только под горушкой! Может, горный сам знает плохо? Как тут быть? Сам ведь его видел! Этими вот руками из корытца доставал! Там ведь оно под костром прямо было. Пусть мало, но было. Может, и впрямь горный... А вдруг хитрит?! Вдруг сам что удумал?! Да и Тимоха, а?! Ай да каторжанин, вон ведь чё порешил: чертеж подменный за тыщи продать! Ну, это еще поглядим, кто кого обхитрит-то!
Долго еще стоял у растворенного окна купец, выхаживал по комнате из угла в угол. Стемнело совсем, а он все на ногах и свечей у себя не велел зажигать; переполошились кругом, дотемна еще затихли, даже девки с работниками на дворе шепотом лаялись, и пес лишь поскуливал, не решаясь подать полный голос; так потом и улеглись и в страхе заснули. А он все у окна, пока к утру уж не заслышал стук копыт.
Выглянул. Въехали во двор двое — Лазарь и Ленька. Живо сбежал вниз, распахнул дверь кассы, рукой трясущейся свечи запалил.
— Ну?!
— Помилуй нас, Поликарп Филатьевич!
— Не устерегли?!
— Устеречь-то устерегли, да придушили ненароком.
— Как это придушили, господи прости? — закрестился по привычке в угол, но образов там не было, лишь сундук денежный стоял.
— Да нечаянно, батюшка! Здоров уж больно, черт, все бился, Леньке вон нос-от чуть не своротил на сторону, ну мы его чуток и стукнули, а потом навалились. Глядь, а он уж и не дышит.
— Вот грех, вот грех-то, господи всемогущий, спаси и помилуй, так как же вы так, ироды окаянные?!
Разом повалились оба в ноги:
— Батюшка, прости, не ведали того сами, не чаяли-и!
— Чё уж, чё уж теперь-то... Где окараулили?
— Да до Губдора еще, батюшка, в болотнике, где ельничек. Мы в нем и схоронились.
— А дели-то куда?
— Да известно — в воду, куда же еще, ввек теперь не сыскать.
— А кони? Коляска его?
— Обшарили все, как ты велел, да в пожни свели, а там уж, как бог положит.
— Ну и сыскали чего?
Склонили оба головы:
— Извиняй, батюшка, ничего...
— Э-эх! — махнул рукой. — Деньги где?!
— А вот, — выступил вперед Лазарь и сбросил с широких плеч котомку.
— Туда положь, — мотнул головой на сундук.
Слуга распахнул мешок и, достав кошели, положил на крышку.
— Что там еще?
— Рухлядишка всякая да одежонка его, мы хоть и прошарили всю, да решили тебе самому свезти.
— Вываливай!
Лазарь опрокинул торбу. На каменные плиты пола вывалились мятая, кровью по вороту залитая рубаха, следом козловый сапог, штаны суконные, кафтан, второй сапог, шапка, завернутый в белую тряпку крупяной калач, покатившийся прочь, разматывая холстину. Из-за пазухи Лазарь достал бумаги и протянул хозяину. Тот быстро просмотрел.
— А ручательства не было?
— Какого?
— Какого, какого! Никаких бумаг у него больше не было?
— Нет...
— Ну ладно, ступайте, да глядите мне, ни гугу!
Оставшись один и заперев дверь, спустил Поликарп Филатьевич подсвечник со стола на пол и стал прошаривать одежду: сперва один сапог повертел в руках, помял, покачал каблук, потом, отбросив, принялся за другой, протянул руку за кафтаном, но тут увидел лежавшую немного в стороне старую шапку. Подклад, надорванный утром Тимохой, был обратно подшит большими стежками. Махом разорвал его купец надвое, и прямо в руки его упал грязный лоскут.
Есть все же! Вот он, чертеж доподлинный! Чуяло сердце... Ай да каторжанин, головушка буйная, не обхитрил все же!
К столу бросился Поликарп Филатьевич, дрожащими руками разгладил тряпицу на столе. Что за наваждение? Такая же река, те же крестики. Схватил свой кошель и вытряхнул из него чертеж, оставленный Тимохой. Оба были почти одинаковы. Только новый еще грязнее да затасканнее будет. И несколько крестиков новых. Вот и все...
— Господи, неужто напрасно грех на душу взял? Господи! Прости мне, господи, помыслы мои тайные, бес попутал! Жадность окаянная, душегубство принял, господи-и!!!
Государственный архив
Пермской области.
Фонд 126, опись 4,
дело 18, лист 64.
(Копия)
Господину Губернскому
капитану-исправнику.
Имею честь сообщить, что мною было произведено дознание о совершенном якобы купцом Олиным Поликарпом Филатьевичем душегубстве бродячего человека по прозванию Тимофей Сычев, по поводу которого имею сообщить нижеследующее: названный бродячий человек Тимофей Сычев, неизвестно откуда появившийся, пропал безвестно сентября месяца сего года. Объявился оный Тимошка в Чердыни за месяц, и где обретался и чем жил, неизвестно. Одиннадцатого сентября купил у мещанина Селиванова коляску, которая была найдена вместе с лошадьми крестьянами села Губдор шестнадцатого сентября. Самого каторжанина обнаружить не удалось.