— Ну, ну, будем искать. Только ведь, знаешь, чистосердечное признание...
— Знаю, Раис Николаевич. Только мне эти льготы ни к чему. На поруки все равно не отпустите, а при том, что мне идет — год туда, год сюда — не столь существенно. Да и как знать, что там дальше будет.
Зубов держался спокойно, никакой нервозности, никакого беспокойства в нем не ощущалось, он не задирался, не ерничал, следователя начальником не называл. Было ему тридцать три года, но гибкая спортивная фигура, тонкое лицо, аккуратная короткая прическа делали его моложе еще лет на пять. Одет был Композитор опрятно: джинсы, не вытертые до белизны, как того требовала последняя мода, а скорее наоборот, густого темно-синего цвета без всяких броских фирменных знаков были даже элегантны; тонкая пакистанская рубашка мягких тонов — свежа и почти безупречно ровна, словно в эту комнату, с привинченной к полу мебелью, он не был приведен конвоиром, а зашел сам, случайно, поговорить с хорошими, давно знакомыми людьми.
На присутствие постороннего — Никитина — отреагировал так же ровно: лишь вскинул удивленно брови, когда еще с руками за спиной вошел в кабинет, окинул с головы до ног быстрым и цепким взглядом, оценивая, чем грозит ему этот визит; но, усевшись за стол, как будто совершенно перестал обращать внимание на сидевшего молча в стороне Евгения Александровича, словно того тут и не было вовсе.
— При задержании у тебя изъяли три тысячи долларов. Так?
— Ну, если вы говорите, то, безусловно, так. Могу подписаться.
Он не юродствовал, не сердил следователя. Ирония в его голосе была легка и ненавязчива, относилась не столько к следователю, сколько ко всей процедуре допроса и означала, что между ними установился так называемый контакт, но это совсем не значит, что он, Композитор, начнет сейчас колоться «как на духу».
— Подпишешься потом. Кому же принадлежит все это богатство?
— Странный вопрос. Раз нашли у меня, значит, мне.
— А где ты его взял?
— Если скажу, что получил в наследство, все равно не поверите.
— Почему не поверим. Если докажешь, поверим.
— Доказывать — это ваша забота.
— Опять за дядю пойдешь?
— Почему опять?
— Так мы же знаем, за что ты тогда Сергеева избил.
— Ну-у, Раис Николаевич, это вы, видно, больше меня знаете.
— Эх, Володя, Володя! Ведь сам понимаешь, коли говорю, значит, все трижды проверено.
Зубов ничего не ответил и только пожал плечами.
— Так, выходит, и не скажешь, кто передал тебе валюту для продажи? А если мы сами найдем? Через клиентов?
— Ищите.
Если Зубов — тот, из Чердыни, — это большая удача. Одет похоже. Хотя так теперь одевается каждый пятый. Но общий вид аналогичен. Не исключено. Как же его расколоть, если это он? Очная ставка еще когда...
— Ну, ладно, давай ближе к сути. Вот показания Шибанова, — Раис Николаевич достал из папки густо исписанный лист и подвинул Зубову.
— Шибанов показывает, что все условия сделки: место, время, сумма, цена, — все было заранее обговорено по телефону. Причем голос был не твой. Вот, читай, — подпер в протоколе строку пальцем. — Та тысяча, которую ты принес ему первый раз, изъята.
Зубов брать протокол не спешил, а спокойно и даже с любопытством наблюдал за Понышевым.
— Так вот, — продолжал тот. — Был у Шибанова и второй разговор с купцом.
Понышев достал из портфеля кассетный магнитофон, положил на стол и нажал кнопку.
— Вы получили? — голос был густ и тверд.
— Да, здрасте, — второй звучал испуганно и заискивающе.
— Сколько договаривались?
— Да.
Магнитофон помолчал, затем, после паузы, как после раздумья, продолжал властным неторопливым голосом, принадлежавшим, без сомнения, пожилому человеку:
— У меня к вам предложение. Я дам еще три... и пока без отплаты. Вы привезете мне оттуда несколько вещиц. Они стоят недорого, большая часть суммы останется у вас, можете распоряжаться ею по собственному желанию. Если ничего не привезете, или вернете, или расплатитесь.
— А... это... опасно? — голос Шибанова зазвенел.
— Не больше, чем то, что вы будете делать для себя.
— Можно, я подумаю еще?
— Думайте. Ответ дадите человеку, который принесет товар.
— А что я должен привезти?
— Об этом узнаете перед отлетом. Повторяю: это не опасно, можете вообще ничего не привозить, но тогда — расчет. И не вздумайте финтить!
Следователь выключил магнитофон.
— Что на это скажешь?
— Молодцы!
Никитин внимательно наблюдал за ним все время и заметил, как дрогнули, сузились зрачки Композитора, когда зазвучал голос шибановского собеседника. Запись, безусловно, оказалась неприятным сюрпризом.
— Ну, молодцы! Детектив целый! Только ведь я там, Раис Николаевич, не был, ничего не знаю. А валюту свою принес. Услышал, что человек нуждается, и принес. А у них, — кивнул на магнитофон, — может, не состоялось? Видно, условия не подошли.
— Что ж ты с Шибанова денег не взял? Задержали вас сразу, валюта есть, а платы — нет!
— А я в долг.
— И часто ты так, в долг?
— Бывает. Клиентам доверять надо. Человек человеку брат, слыхали? Вот и я по-братски.
Зубов быстро возвращался в прежнее состояние, и Никитин понял, что вступать ему надо прямо сейчас, иначе момент будет упущен. Он сделал условный знак, и Понышев, скользнув по нему равнодушным взглядом, тут же убрал магнитофон, встал и, подойдя к форточке, закурил.
— Где вы находились, Зубов, в период с десятого по тринадцатое июня? — вступил Никитин. Спросил тихо, как бы мимоходом.
— Когда? — зрачки дрогнули, и голос снова напрягся.
— С десятого по тринадцатое июня, — так же, как прежде, спокойно повторил Никитин.
— Да я не помню. Мало ли где?!
— Может быть, в Чердыни?
— В Чердыни? — Зубов переспрашивал, и хотя иронию еще не растерял, но вопросами тянул время, лихорадочно прокручивая ситуацию.
Никитин понял, что рассчитал правильно. Композитор принадлежал к тому типу людей, которые никогда не станут отрицать вещей очевидных, дураком и недоумком он не хотел выглядеть не только в своих глазах, но и в глазах тех, кто был по другую сторону. Теперь Зубову важно было знать, что очевидно, а что нет, что известно милиции, а что не известно.
— Вас там видели. И неоднократно. Отказываться смешно и бесполезно. Да еще и отпечатки на бампере: вы хоть и утопили машину, но не все следы смыло. Оставили, когда номера меняли, — а потом их грязью прикрыло. Когда машину подняли — она раствориться не успела. Так что думайте.
— А что думать? Был, не был — какая разница. Я там валюту не торговал.
— Валюту не торговали. А Боев где?
— Кто?!
— Мы нашли его. И гильзу от пистолета нашли, и стоянку вашу у реки. Так что у тебя не только валюта, а и убийство. Преднамеренное и подготовленное. С твоими судимостями да с валютой этой — дело плохо. И надеяться, что тебя спасут, как ты намекал тут, уже не приходится.
Зубов держался молодцом. Позы не изменил, не дрогнул. Слушал Никитина внимательно, слегка лишь побелев кожей на скулах. Искал выход. Никитин не торопил.
— А ведь я никого не убивал, — после некоторого молчания, решив что-то про себя, заговорил Зубов медленно, взвешивая слова, — не убивал, гражданин...
— Капитан.
— Гражданин капитан. Это дело мне не пришьете.
— А кто убил?
Зубов раздраженно пожал плечами.
— Это он? — кивнул Никитин на стол, где раньше лежал магнитофон.
— Не знаю, ничего не знаю, — голос был глух и устал, и это «не знаю» следовало понимать как подтверждение.
— Кто он? Где его найти?!
— Не знаю, не скажу! Ничего не знаю!
— Да пойми ты, следствие не может длиться бесконечно. Не найдем второго, пойдешь под суд один. Понял? За убийство! А это тебе...
— Э-э... Ваш суд еще когда! Нет, ничего не знаю!
— Ну, а если мы его возьмем, скажешь?
— Его?! Возьмете?! Да он же — Тень! Понимаете, начальники, Те-ень! И есть, и нет его! Ищите, берите!