— Как, уже? — удивился Никитин, пожимая сухую и твердую руку капитана. — Быстро работаете!
— Вашими трудами... — Колесниченко снова улыбнулся, и в улыбке его Никитин на сей раз не увидел ничего для себя обидного — приветливая и понимающая улыбка. Добрая.
— Вот и прекрасно, — моментально уловил настрой шеф. — Начнем?
Колесниченко молча кивнул, подвинул к себе и открыл ключом пижонский свой кейс, оказавшийся сейфом со стальными стенками такой толщины, что Женька проникся к гостю чуть ли не сочувствием.
— Сначала об Олине, — произнес негромко и сосредоточенно Колесниченко, достал коричневую кожаную папку, щелкнул медным замочком. — Кое-что нам уже успели сообщить. Эту ориентировку вы знаете, но я могу добавить.
Он извлек из папки сколотые скрепкой листки бумаги и протянул шефу.
— Олин Александр Николаевич в возрасте восьми лет в тысяча девятьсот двадцатом году был вывезен родителями в Харбин, оттуда в Америку и в двадцать втором году — во Францию. Обучался в закрытом эмигрантском лицее, затем в белогвардейском кадетском корпусе недалеко от Марселя. С двадцать шестого года стал активным членом детско-юношеской белогвардейской группировки, близкой НТС — Народному трудовому союзу, с шестнадцати лет принимал участие в терактах против лиц, порвавших с движением или пожелавших вернуться на Родину. Быстро пошел в гору.
«Почему — сначала об Олине? — насторожился Никитин. — А потом о ком?» Но тут же отбросил все лишнее, внимательно слушая.
— В двадцать девятом году, когда НТС переживал один из кризисов и многие его ветераны, разочарованные «помощью» правительств Антанты, перешли к пропагандистской работе, Александр Олин вместе с другими молодыми активистами перебазировался в Белград, где находился штаб НТСНП — Народного трудового союза нового поколения, исповедовавшего вооруженную борьбу с нашей страной. Здесь приблизился к центру союза, принимал участие в подготовке и охране конференций и съездов энтээсовцев, посещал лекции по истории и праву в Белградском университете, для чего добился особого разрешения местных властей.
Говорил Колесниченко ровно и четко, словно читал.
— В тысяча девятьсот тридцать первом году из Югославии переехал в Германию. Официальная версия — обучение в Берлинском университете. Но учебой себя утруждать не стал, сразу же по прибытии установил контакты с функционерами НСДАП. Позднее, уже при фашистском режиме, при получении немецкого гражданства, писал, что разочаровался в эмигрантском движении и, будучи идейным врагом марксизма и Советов, сознательно выбрал партию Гитлера как единственно последовательно антикоммунистическую и верную. Не исключено, что это не совсем так, что он мог быть послан теми же энтээсовцами для установления связи с немецкими нацистами. Вплоть до тридцать третьего года Александр Олин так и оставался числиться иностранным студентом, но услуги новым хозяевам оказывал самые разные, стал членом штурмового отряда, из белоэмигрантского агента при нацистах, наоборот, стал нацистским агентом в НТСНП. После прихода фашистов к власти сменил гражданство, был принят в НСДАП. К этому времени относится первый из известных нам фотоснимков Олина.
Колесниченко достал из своей папки две фотографии, одну протянул Никитину, вторую положил на стол перед полковником. Снимок был увеличен с фото малого формата, видимо, наклеенного на какой-то документ — по углу вился рельефный оттиск печати с слабо различимыми готическими буквами и крылом имперского орла. Александр Олин мог сойти за стопроцентного арийца — блондин, с узким вытянутым лицом, высоким лбом и тонким носом. Губы прямые, резко очерченные, уголки слегка опущены вниз.
Колесниченко продолжал:
— Рассказывать всю его дальнейшую биографию нет сейчас ни времени, ни необходимости. Обозначу лишь важные узловые моменты. С тридцать четвертого по тридцать седьмой Олин все же действительно обучался в Берлинском университете, слушал лекции по праву, философии, истории. Занимался языками. Летом, в период университетских каникул, обучался в полевых лагерях и на базах НСДАП: разведка, террористические акции. С тридцать восьмого года — служба в русском отделе абвера. Больших высот и чинов в гитлеровской разведке Олин не достиг, славы себе не стяжал. Достаточно рядовой службист: специализировался в изготовлении документов, одно время преподавал в разведшколе, при создании РОА был прикомандирован к власовскому штабу, использовался для связи с формированиями ОУН. Несколько раз побывал на нашей территории. Дважды до войны, в тридцать девятом и сороковом годах, разумеется, под чужими документами, в составе коммерческих делегаций, видимо, планировалось его внедрение, и поездки эти имели целью знакомство со страной, но что-то там не склеилось, или сам он по каким-то параметрам не подошел, внедрять его не стали, остался в Германии. Во время войны несколько раз бывал на оккупированных территориях, но в тыл не проникал. Вот фотографии этого периода.
За прошедшие с момента предыдущей съемки семь-восемь лет Олин превратился в мужчину. Лицо округлилось и, несмотря на жесткую линию губ, стало мягче. Ощущение это внушали прежде всего небольшие пышные усики и появившиеся на некоторых снимках очки. Снимков было пять, на двух из них он был в форме.
Колесниченко выждал, пока полковник с капитаном не пересмотрели все фотографии, и заговорил снова:
— Осенью сорок четвертого заброшен для связи с украинскими националистами в одну из головных бандеровских банд. Эта банда лютовала в районе Ковеля, отличалась особой наглостью и зверствами, летом сорок пятого против нее были брошены войска, вся группа была окружена и уничтожена. Схрон, в котором, по словам захваченных в плен бандитов, находился Олин, взорван.
Капитан замолчал.
— Так он убит?
Колесниченко пожал плечами.
Никитин с полковником переглянулись.
— Вы с этим и приехали?
— Да нет. Есть еще кое-что. Но с делом Олина связалось только сейчас, после вашего запроса.
Чекист достал из папки еще несколько фотографий, но передавать не стал, а, перетасовав, положил на стол возле себя.
— В сферу нашего внимания недавно попал один человек. Поликарпов Вадим Николаевич, 1916 года рождения, уроженец Курской области. В детстве, в младенчестве почти, еще в гражданскую потерял родителей, вырос в детдоме. После седьмого класса пошел работать, потом женился. Жена, тоже почти круглая сирота, выросла у тетки. После свадьбы переехали жить в Брянск, а перед самой войной, в сороковом, — в Гомель, где удалось купить домик. К этому времени в семье было уже двое детей. Призвали его в самом начале войны. Прошел всю. В сорок втором закончил школу младшего офицерского состава, получил офицерское звание, артиллерист. Воевал в составе Волховского, Прибалтийского, Северо-Западного фронтов, в резерве войск Главного командования. Демобилизовался в январе сорок шестого года. Вернулся в Гомель и долго разыскивал пропавшую во время оккупации жену с детьми. Не нашел и летом сорок шестого уехал на Урал, в Свердловск. Заочно окончил юридический институт и до настоящего времени работает адвокатом в Свердловске. Не женат.
Колесниченко замолчал.
— Ну и... Он встречался с Олиным?
Капитан снова пожал плечами.
— Ну и что? Обычная судьба.
— Вроде и обычная. Но два года назад мы получили информацию, исходящую от врача одного из госпиталей, где периодически лечится или обследуется Поликарпов. Этот старый, опытный доктор, еще с довоенным стажем и фронтом за плечами, обратил внимание на один из его рубцов. Считает, что оперировал немецкий хирург. Сложно все это: различные хирургические школы, направления... Зыбко очень, но мы все же решили проверить.
— А как это объясняет Поликарпов?
— Мы, разумеется, сами спросить его не могли. По его объяснениям докторам — операция была старая, довоенная, сделанная в одной из районных больниц Брянска — извлекали осколок разорвавшегося газголдерного баллона. Проверить трудно — во время войны все архивы райздравотдела сгорели, так что не исключено, что мог быть в этой больнице хирург-немец.