На этот раз повезло особенно — в одном из фондов Соликамской воеводской канцелярии наткнулась она на записки чердынского городничего майора Куприянова, в которых славный сей офицер, отвечая на сухие вопросы Гералдмейстерской конторы Сената, не только излагал собственную версию происхождения «старейшего среди всех здешних градов — Чердыни», но и осмелился весьма аргументированно, проницательно и, главное, верно полемизировать не с кем-нибудь, а с самим досточтимым автором «Истории Сибирской» — действительным членом Академии Г. Ф. Миллером! Находка эта, а также приложенные майором к записке копии уникальнейших документов, несмотря на все остальные неудачи поездки, поддерживали ее, легко в общем-то ранимую, в хорошем настроении даже тогда, когда коллеги попеняли на «некомпанейность».
В этом легком и радостном состоянии она и вернулась в Чердынь. Не могли его испортить ни сообщение о неизвестно куда девшемся, скорее всего сбежавшем, кладоискателе, с которым успела уже немного сдружиться, с чисто бабьим жалостливым участием в его путаной и бестолковой жизни, ни витавшие в воздухе слухи о выкопанных и вероломно увезенных сокровищах. Ни в купеческие, ни в другие какие, кроме разве археологических, в которых большей частью не золото, а бляшки медные, клады она давно уже не верила, наслушавшись о них по долгу службы довольно.
Посмеявшись над досужими домыслами обывателей и посочувствовав еще раз удравшему с вилесовскими деньгами Боеву, другим же утром, несмотря на выходной, отправилась она к детскому дому, захватив с собой полевую сумку с инструментами и рулон миллиметровой бумаги.
Пятый год, с первого своего лета в Чердыни, Галина Петровна обязательно и неукоснительно наблюдала за всеми земляными работами в городе. Сначала над ней посмеивались и подшучивали, потом привыкли к маленькой женщине, спускавшейся во все свежевырытые ямы и траншеи, а затем и специально стали звать и даже работы приостанавливали, если ее почему-то не было на месте. А копали в городе, хоть и строили понемногу, охотно, и в конце концов за прошедшие годы Галине Петровне удалось составить стратиграфическую карту городской территории и даже датировать основные ее элементы, обойдясь без крупных и дорогостоящих раскопок, осилить которые районный музей не мог. Поэтому и согласилась на предложение Вилесова и, отложив остальные дела, днями пропадала на купеческой усадьбе, добросовестно кругля глаза и всплескивая руками, слушая выдуманные и не совсем боевские истории, внимательно изучая тем временем все его шурфы и ямы, вычерчивая профили стенок и даже подбрасывая идеи — где еще копать; район этот, окраинный в городе XVIII-XIX веков, как раз выпадал из ее построений. Теперь нужно было осмотреть все, что накопал кладоискатель в ее отсутствие.
Но все закопушки — пять или шесть ям в разных местах и траншея вдоль брандмауэра, что вырыл Боев в то время, которое просиживала она в архиве или на заседаниях, — оказались закиданными землей.
«Не беда, — решила Галина Петровна, осмотрев рыхлый и уже успевший просесть под прошедшими дождями грунт, — разбросать недолго, даже лучше еще, стенки не осыпались».
Оглядевшись, она заметила сидевших по-старушечьи на крылечке девчушек и подозвала их.
— Здравствуйте, тетя Галя, — нестройным хором отозвались те. Подружиться с ними Галина Петровна успела еще во время кладоискательской эпопеи. Девчушки охотно помогали ей тогда — таскали конец рулетки, носили воду.
— А Шкряба где? И Петька?
— Они там, — махнула рукой одна из девчушек, Киселиха — Зинка Киселева, ябеда и плакса, — в карты играют! Позвать?
— Позвать!
— Чего звали-то? — с независимым видом, руки в карманы, через пару минут показался сам Шкряба. Рядом с ним стоял неразлучный приятель и адъютант Петька. Оба были босы. У обоих застиранные полосатые бесформенные штаны подвернуты до обветренных, исцарапанных и грязных колен. От обоих резко пахло куревом.
Бесхозные эти дети стали болью Галины Петровны, даже вид этих, коротко стриженных — что мальчишки, что девчонки — сирот, при живых, но беспутных родителях, с незамысловатыми игрушками в руках, отзывался застарелой болью, будил глухие воспоминания о безотцовском собственном послевоенном детстве в затерянном в тайге и болотах Усть-Цилемском районе Нижней Печоры...
— Опять курили?! — напустилась она. — Уши оборву!
— Че надо-то?! — отстаивал самостоятельность маленький мужичок.
— Траншею эту надо разрыть, вот чего! А ну, бегом в музей за лопатами, скажите, я послала.
— А дядя Лызин из милиции сказал, что копать нельзя!
— Да ну? А мы как-нибудь сами, без него обойдемся. Живо!
— То роют, то зарывают, то снова разрывают, — заворчал, уходя, Шкряба, но, оказавшись за воротами, припустил бегом: в музей детдомовские, а особенно сам Шкряба, ходили охотно. А тут с поручением Галины Петровны!
Пока ребята бегали, она успела с девочками вымерить и нанести на план усадьбы все новые ямы и траншею. Потом вместе со Шкрябой и Петькой расчистила до подстила стенку траншеи по фундаменту брандмауэра и, отослав ребят раскапывать закопушки, стала неторопливо и внимательно наносить на большой лист миллиметровки ее структуру.
— Что это вы тут делаете?! — раздался вдруг властный голос за спиной.
Не прерывая работы, ткнув носком сапога в то место, которое она сейчас зарисовывала, Галина Петровна коротко, через плечо, оглянулась. Сзади, сверху, стояли двое. Одного она сразу узнала — из милиции, дом его рядом с музеем. Не отвечая, отвернулась дочерчивать извилистую границу известкового слоя.
«Покрикивает тут, — возмутилась. — Перебьется! И чего приперлись? Действительно в детектив, в клады играют?»
Но другой голос, удивленный и радостный, прервал:
— Галка?!
Она снова выпрямилась и внимательно посмотрела на спутника Лызина.
— Женька! — узнала вдруг. — Женька, откуда, чертяка, сто лет не видела, — затараторила разом, выскочив из траншеи. — Вот молодец! Так рада тебя видеть!
Вымазанной в земле рукой пригнула голову Никитина и чмокнула в щеку:
— Женька! Женечка-а!!
— Приве-ет! — в тон ответил тот. — А ты тут чего делаешь?
— Я? — удивилась Галина Петровна и повела рукой за спину, на траншею. — Я вот работаю!
— А!!! Так ты и есть — Скворцова Галина Петровна, — догадался Никитин. — Научный сотрудник. Правильно! Ты же историня, и бородач твой был Скворцов.
— Ну, конечно, Женечка, давно уже замужем, и фамилия другая, и сын в детсад ходит! А ты?
— А у меня уже в школу, дочь, а вот фамилия прежняя.
— Вот! — повернулся к Лызину. — Гляди-ка, Галка Пастухова. Мы с ней в профкоме год вместе, я председателем, на последнем курсе, сам понимаешь, диплом, экзамены, практика, какая тут общественная работа, а тут эта егоза-первокурсница! Ох и попила моей кровушки! Не знал, что и делать, то ли диплом писать, то ли сантехнику в общаге ремонтировать да в буфете за стойкой стоять.
— Ну, ну, Женечка, не прибедняйся! И диплом ты отлично защитил, и сантехнику выбил, и буфет работать стал. Ты ведь у нас на все руки, если накрутить!
— Да-а! — блаженно улыбался Никитин. — Было дело... Крутила...
— Ты знаешь, — снова обернулся к деликатно помалкивавшему Лызину. — Я ведь ее даже в кино водил. В зоопарк. Думал, отстанет с трубами, куда там!