Кибитка остановилась, и за окном послышались сердитые крики. Наездники, ехавшие перед кибиткой, столкнулись с неожиданным препятствием: посреди дороги лежала перевернутая телега с дровами. Хутулун выглянула из окошка, а потом встала и открыла дверь кибитки: последние минуты утомившего ее путешествия она была готова идти даже пешком, только бы все поскорее закончилось.
Она обернулась, чтобы отдать команду всадникам, и увидела, как один за другим они падают со своих лошадей. Из окон дома, напротив которого остановилась кибитка, высунулись лучники. Из-за телеги выскакивали воины в кольчугах. Хутулун в панике оглянулась и поняла, что позади нее творится то же самое: ратники, только что впустившие их в город, безучастно смотрели, как из прилегающих домов выбегают все новые и новые люди. Они убивали ее спутников одного за другим. Кто-то успевал выхватить меч, но большинство пало после первого залпа луков. Нападавшие подожгли повозки с приданым. Хутулун хотела крикнуть, хотела попросить пощады, но в этот момент меч разрезал ее горло, и она захлебнулась кровью. Лежа на земле, монгольская царевна с ужасом смотрела на лицо своего убийцы – прыщавого мальчишки лет семнадцати. Он наклонился к ней, чтобы сорвать с шеи подаренное отцом ожерелье.
Все закончилось меньше чем за пять минут. Нападавшие отволокли тела с дороги и один за другим бросили их в выгребную яму, а монгольская царевна так и не узнала, какая на ощупь борода ее московского князя.
Степино тело лежало на холодном бетонном полу вентиляционного колодца. За прошедшие сутки его припорошило нанесенными сквозь щель в потолке осенними листьями. Две толстые крысы грызли Степину левую ногу.
По серому бетону в сторону Степы деловито ползла желтоватая сороконожка. Она много слышала о незабываемом вкусе человеческого мозга от своих сородичей и была вне себя от свалившегося на нее счастья. Сороконожка проигнорировала копошащихся у тела крыс, заползла на штанину и направилась вверх по телу. Туда, где призывно манила ее Степина ноздря.
Со страшным криком Степа открыл глаза. Нет, это было никак не связано ни с крысами, ни с заползшей ему в нос сороконожкой. Он пока даже не понял, что не один в колодце. Степа кричал, потому что, открыв глаза, он отчетливо вспомнил, где был последние сутки. Сороконожка, уже заползшая глубже в ноздрю, на секунду замерла и прислушалась. За свою короткую жизнь она никогда не слышала, чтобы люди, тем более мертвые, так кричали.
Степа кричал и кричал. Его только что очнувшийся разум рисовал ему все, что он мог пропустить, пока был без сознания: чудовищную пустоту ледяной пустыни и обжигающий холод. Холод, от которого замерзало дыхание, превращаясь в ледяной кол и вызывая разрывающий грудь кашель. Степа вспомнил все и сразу. Наконец крик его оборвался. Он сел и посмотрел вокруг. Сороконожка, повинуясь законам физики, вылетела из ноздри и бухнулась на бетонный пол.
Степа вспомнил события последних часов его жизни и начал лихорадочно себя ощупывать: нет, это ему не привиделось. Пальцы с легкостью нашли пулевые отверстия в груди и горле. Он стал трогать свое лицо: уши на месте, волосы, глаза, нос… Степа отдернул руку. Вместо легкой щетины на подбородке пальцы наткнулись лишь на кость и… зубы. Степа в ужасе вскочил, пытаясь найти в сумрачном колодце хотя бы одну отражающую поверхность.
– Это тебя кислотой полили, – сказал за спиной чей-то хриплый голос. – Они все лицо тебе спалить хотели, только промазали. С высоты несподручно кислоту лить, попасть сложно.
Степа обернулся. От дальней стены колодца в его сторону шел невысокий пожилой человек в странной военной форме. Под ногами человека хрустнула упорная сороконожка, крысы бросились во все стороны. Человек изловчился и наподдал одной из них ногой так, что крыса описала в воздухе дугу и смачно шлепнулась о стену колодца.
– Фомич. Фомичом меня кличут, – представился человек.
Когда он подошел к Степе поближе, он смог наконец разглядеть его получше. Фомич был крепко сложенным мужчиной среднего роста, про таких говорят «коренастый». Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять: говорит он непременно с каким-нибудь сильным деревенским акцентом, и если бы не странная форма, то Степа легко бы мог представить себе Фомича за рулем трактора или в сарае со скотиной. Его густые усы едва тронула седина, и, на Степин опытный взгляд, было ему лет шестьдесят с небольшим. При тусклом свете он рассмотрел форму, в которую был одет Фомич. Он не сразу, но узнал ее: это была форма времен Великой Отечественной войны – уже с погонами. Степа когда-то читал книжку про войну, и в его памяти навсегда остались картинки; кажется, если бы он напрягся, даже смог бы объяснить разницу между полевыми и повседневными погонами и значение цвета канта на них.