Колвин принялся умолять их, пытаясь отмежеваться от меня.
– Отпустите нас! – ныл он. – Мы не имеем ничего общего с этим человеком и тем, что он натворил. Мы не сделали ничего плохого…
Я осторожно повернулся к Дариане, все еще чувствуя боль.
– Видишь, как бывает? Идешь на такие жертвы, чтобы предать кого-то, и все равно приходится выслушивать вопли трубадура, которому медведь на ухо наступил.
Дариана не ответила: она помогала людям Герина привязывать трубадуров к стволу дерева. Заломила им руки и стянула запястья. Нера стиснула зубы от боли. Колвин начал кричать.
– Осторожно, – предупредил Герин. – Их нельзя ранить.
Неужели, удивленно подумал я. То есть вот здесь проходит граница жестокости. А может, кто-то провозгласил «Неделю доброго отношения к трубадурам», а я и не заметил?
Его парни слегка ослабили веревки, чтобы Нера и Колвин не слишком страдали, хотя и об их удобстве они тоже не слишком заботились.
– Ну вот, так лучше, – сказал Герин, одобрительно хлопнув в ладоши. – Нельзя же выступать без зрителей.
– Прошу прощения, – обратился я к нему. – Сегодняшняя пытка заключается в том, чтобы до смерти сбить меня с толку?
Герин подошел к трубадурам. Встал рядом с Нерой, протянул руку и провел пальцем по щеке и подбородку. Она даже не попыталась отвернуться, просто смотрела на него, а затем сказала:
– Подумай, что ты делаешь, Необагренный. Ты предал своих предков – это не забудется. То, что видят барды, вскоре становится известно всему миру.
– Я на это и рассчитываю, – ответил Герин.
Он подошел ко мне и пояснил:
– Этих двоих привели сюда, чтобы они стали свидетелями Плача, Фалькио. Чтобы всё записали и сделали так, чтобы память об этом сохранилась навечно.
Мне на ум пришла забавная мысль, и я не смог удержаться от смеха.
– Неужели? Боюсь, что вы поймали совсем не тех трубадуров, раз уж хотите, чтобы люди запомнили факты.
Герин улыбнулся.
– Хорошо сказано. Бравада тебе идет, Фалькио валь Монд. – Он повернулся к трубадурам. – Запомните его таким, отважным и дерзким. Когда будете рассказывать эту историю, не забудьте упомянуть, что Фалькио валь Монд проявил доблесть во время Плача.
– И все это из-за того, что я убил пару ваших братьев-дашини? Герин, как величайшие в мире убийцы могут быть настолько раздражительными неудачниками?
Он повернулся ко мне. В голосе его не было досады. И вообще никаких чувств.
– Тебе следует поблагодарить нас, Фалькио. Большинство людей живет и умирает, и никто не помнит их имен. Но ты! В течение сотен лет о тебе станут рассказывать снова и снова. Вспоминать шепотом во тьме, и даже при сияющем в небе солнце люди будут говорить приглушенным голосом. Мечтатели станут озираться по сторонам и утверждать: «Мир должен быть лучше. С несправедливостью нужно бороться». Они будут вспоминать легенды о плащеносцах и представлять, как вы надевали плащи, брали в руки клинки и с песней на устах пытались сделать наш мир лучше, чем он есть. – Он обхватил руками мои щеки. – Они будут помнить легенду о Фалькио валь Монде, о боли и ужасе, которые он пережил, о криках, что все еще вырывались из его рта, хотя сердце уже не билось. И они вернутся к обыденной жизни и постараются забыть о том, что плащеносцы когда-то существовали.
Герин встал передо мной на колени, открыл свою кожаную сумку и вытащил синюю тряпочку, пузырек из зеленого стекла и еще одну иглу с маленьким крючком на конце. Затем он поднялся и сказал:
– Через сто лет, Фалькио валь Монд, величайшим достижением твоей жизни окажется то, что никто больше не будет даже мечтать о том, чтобы стать плащеносцем. – Он помолчал и улыбнулся. – Ну что, начнем сначала?
От боли, длящейся несколько дней, любой человек в конце концов теряет сознание. Оказалось, что дашини нашли способ, чтобы справиться с этой неприятной проблемой.
– Нет-нет, первый кантор, сбежать не выйдет, – сказал Герин.
Дариана поднесла к моему носу синий пузырек, и я тут же очнулся, и боль мгновенно усилилась в миллионы раз.
Почему я больше не кричу, подумал я, но тут же смутно понял, что это не так: просто голос мой настолько охрип, что получалось выдавить лишь сиплый шепот, словно ветер шуршал опавшей листвой. «Нет преступления в том, что ощущаешь страх, но нет и доблести в признании его».
– Мне скучно, – просипел я. – Почему бы вам просто не убить меня?
– Плач состоит из девяти смертей, Фалькио. Пора бы уже понять, что суть его не том, чтобы умертвить тебя. А в том, чтобы целиком и полностью уничтожить.