– Не подходи к нему! Не прикасайся ни к нему, ни ко мне!
– Я… пташка, клянусь, мне так жа… – Слова сливаются в рыдание, от которого переворачивается сердце, а потом и оно исчезает, и на его место приходят металлические нотки: – У нас нет выбора, черт тебя побери! Мы не можем драться против всех! Если они поймают его…
Холодно, мокро. Что-то прикасается к шее и спине. Неудобно. Грязно. Давит на руки и плечи. Я тону, но не очень глубоко, всего лишь на несколько дюймов. Мне известно, что такое «дюймы». Что-то сыплется на грудь, лицо, в рот. Грязь.
О боги, только не хороните меня.
Не. Надо. Только. Не. Хороните.
Серость. Сон.
Мир состоит из осколков, обрывков запахов и вкусов, из кашля и удушья, из воды, из плача, из чего-то очень мягкого, как шелк… Нет, это не шелк, а волосы. Волосы у меня на лице. Это Валиана, думаю я. Ее голова у меня на груди. Она слушает мое сердце? Или спит?
Сон. Серость.
Мир – это одинокий, холодный и безучастный голос.
– Твое тело исцеляется, – говорит Дариана. – Но недостаточно быстро, чтобы побороть горячку.
Жарковато, да, но какая разница? Я чувствую что-то мокрое и соленое на губах. Пот. Я вымок от пота. Но все вокруг такое мягкое, что мне все равно. Под телом одеяла, под головой подушка.
– Мне придется привести лекаря, – говорит она.
Не проще было бы не истязать меня до смерти? Это я подумал? Нет, я слышал голос. Знакомый голос. Мой.
– Лучше тебе отдохнуть. Мы в лесу на границе Арамора. В безопасности. Валиана и Нера побудут с тобой, а я приведу лекаря. Отдохни.
Хороший совет. Просто отличный. Именно это я и сделаю. Отдохну. Никаких слов. Никаких вопросов.
– Почему? – спрашивает мой голос. – Он… восемь дней он… Почему ты ждала до последнего?
Я попытался открыть глаза, но свет был слишком ярким. Просто усни, сказал я себе. Вернись в серость.
Вы же, наверное, уже поняли, что я никогда не слушался советов, даже своих собственных.
Я увидел комнату, только это оказалась не комната. Стены – деревянные бревна, кто-то воткнул их в землю под странными углами. Это же деревья, болван. Потолок – лиственный полог. Конечно, я же в лесу. Рядом костер.
Надеюсь, комната не сгорит.
Дариана стояла справа, нависая надо мной.
– Сейчас не время, – сказала она и собралась уходить.
Я схватил ее за запястье, сам удивившись тому, что рука моя еще двигается.
– Нет, – твердо произнес я. – Самое время.
Она стряхнула мою руку.
– Твое тело избавилось от ниты – именно поэтому ты больше не просыпаешься парализованным. Если бы я остановила Герина чуть раньше, ты бы давно умер.
Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять ее слова: их было слишком много. Я отделял их по одному, рассматривал, потом снова составлял все вместе, пока они не обретали значение. Логично. И все же…
– Ты лжешь. Ты не знала… Ты не могла этого знать.
– Может, ты и прав. Может, я просто не могла вспомнить, кто я такая. Знала свое имя и прошлое, но все это казалось ненастоящим, пока…
– Ты опять лжешь, – повторил я.
Разве эта женщина не знает, что я плащеносец? Мы зарабатываем тем, что допрашиваем людей, дамочка. Думаешь, я не понимаю, что ты мне снова лжешь? Конечно, все это правда, но ведь настоящая причина не в этом.
Взгляд Дарианы стал еще жестче.
– Ладно. Хочешь знать почему? Мне было четырнадцать, когда король Пэлис послал меня, чтобы я пробралась в ряды дашини. В этом монастыре я провела почти двенадцать лет. Меня избивали, и не просто избивали, а истязали. Меня обучали, или, лучше сказать, закаливали. Я – клинок, выкованный из печали, горестей и глупой, бессмысленной ярости четырнадцатилетней девочки, которая была слишком невинна, чтобы понять, на что она согласилась. И все-таки твой чертов король Пэлис послал меня туда, к тем людям. Хочешь знать, почему я так долго ждала, чтобы спасти тебя, Фалькио? Потому что до того самого момента я так и не могла решить, на чьей я стороне.
Она ушла.
Мир состоит из фрагментов.
В моей жизни было три момента настоящей радости, чувства настолько сильного, что оно могло побороть любую боль и горечь сожалений.
Первый – тот день, когда отец Кеста назвал меня «сынок». Второй – когда я женился на Алине. Третий – когда я надел свой плащ. Счастье – это редкие песчинки в пустыне жестокости и страданий.
На следующий день я проснулся в лесу, когда гаснувшие угли костра приветствовали тусклый утренний свет, проникавший сквозь листву над нами. Вот тогда-то я испытал радость в четвертый раз.
– Эталия, – сказал я.
Она стояла надо мной на коленях, вглядываясь в мои глаза, и плакала, и я подумал, что дела мои, должно быть, плохи. Но она же здесь, и от этого я испытал всю полноту радости. Мне хотелось, чтобы момент этот длился до тех пор, пока я не перестану дышать, но через пару секунд она утерла слезы и, повернувшись к кому-то, кого я не видел, сказала: