А адъюнкт всё не приходил и не приходил! Ну да это была уже его беда. И, мало этого, капитан её усугубил – велел, чтобы теперь шла Степанида с бабами. И те пошли, тоже попарились, и тоже вволю. И вот только когда они оттуда вышли, вернулся адъюнкт. Он был задумчивый, мрачный. Капитан сказал ему со смехом, что пока он прохлаждался в поле, пар кончился. На что адъюнкт совершенно спокойно, нет, даже безразлично ответил, что ему это неважно, что только была бы тёплая вода и он помоется в чане.
– Да как это так?! – удивился капитан. – Ты что, совсем онемечился?
– Нет, – ответил адъюнкт, – я не онемечился, а у меня от жаркого духа сердце стучит, вот я и не парюсь.
– Немец! – строго сказал капитан. – Может, ты после бани ещё и не пьёшь?
– Да, и не пью, – сказал адъюнкт.
Тогда капитан, уже ничего не прибавляя, просто сказал Орлову, чтобы тот присмотрел за адъюнктом, или, как он его назвал, за нашим гостем, а сам взял с собой Черепухина… а тут ещё прибежал казачок, принёс ведёрко двойной водки из питейной, – и капитан пошёл с солдатами и с Черепухиным в казарму. Там к тому времени стол был уже накрыт, и они сразу сели. И сидели часа два, не меньше, было очень весело, потом Костюков играл на ложках, Меркулов ему поддудукивал, а остальные пошли плясать русского. Капитан, уже прилично выпивший, радостно смотрел на них и думал, что как жаль, что государыня не видит их!
Ну а потом, когда ещё сильнее зашумело в голове, капитан сказал, что у него дела, оделся и пошёл домой. Шёл, улыбался, вспоминал, как ему было свободно, легко, весело, никто перед ним не умничал, все говорили простые слова, а вот сейчас он ещё придёт к Стёпке, а она после бани всегда бывает румяная, грудастая, от неё пахнет банными берёзовыми вениками, да и сама она…
Ну и так далее. Капитан остановился возле крыльца, набрал пригоршню снега, умылся, вошёл в дом и увидел, что Степанида стоит, к нему спиной, на коленях, и молится.
– А сейчас о чём загадываешь? – спросил капитан подвыпившим весёлым голосом.
Степанида обернулась на него, лицо у неё было румяное, вся она вот здесь была пышная, дородная, у капитана аж дух захватило… А она покраснела и ничего не ответила. Опять про своё про бабье, сердито подумал капитан, а кто виноват, сама и виновата, а теперь что, теперь терпи как есть, теперь только и осталось что молиться!
И Степанида отвернулась от него. Капитан прислушался – она что-то шептала. Эх, только и подумал капитан, какая же она упрямая! А вот бы послушалась его, и всё было бы в порядке! И ведь говорил он ей, и говорил не раз, чтобы она съездила на Рождество в Анадырск. Там церковь веселей, чем здешняя, церковь с попом, отцом Лазарем, и отец Лазарь дал бы ей просвирку, а ведь как замечено, кому он просвирку даст, та сразу понесёт! Почти всегда! Но Степанида не поехала, потому что был недобрый слух, будто Хыпаевы, или как там его правильно, ну да и ладно, пусть будут Хыпаевы люди, заворовали и вырезали ясачную команду, которая к ним в стойбище пришла, и сбежали, и всем говорили, будто это не они, да только Дмитрия Ивановича разве обманешь? Дмитрий Иванович сразу сказал, что это они и чтобы другие стереглись, вот Степанида и не поехала в Анадырск, не получила просвирку и не понесла, а теперь стоит и молится, дура последняя, в сердцах подумал капитан, но вслух ничего такого не сказал, а, наоборот, весь вечер был тихий, послушный, да и потом, ночью, ага…
Ну и так далее. То есть назавтра утром, в воскресенье, капитан встал, побрился и позавтракал, сходил к своим на построение, все они были бодренькие, свежие, подняли прапор, сходили в церковь, капитан прочёл часы, вышли из церкви, он дал им на водку, и они ушли в питейную.
А капитан вернулся в дом. Степанида, румяная и улыбающаяся, распоряжалась, Матрёна слушалась и негромко покрикивала на девок, из печи несло жаром и духом, капитан сидел у стола и читал календарь, тоже подарок Ивана Ивановича.
Потом капитану велели уйти. Он ушёл, зашёл в съезжую. Там уже сидели адъюнкт с Черепухиным. Адъюнкт был в бархатном малиновом кафтане, на шее у него был бант, а на откидных полах здоровущие серебряные пуговицы. Вот чёрт какой, сердито подумал капитан, это же тащил из Петербурга, это же сколько тысяч вёрст собаки надрывались, а ради чего?!
И день был испорчен. Не помогло уже потом ни то, что адъюнкт проиграл в шахматы, тем более нарочно, ни то, что Черепухин рассказал очень весёлую историю про попадью, ни даже то, что Степанида совсем не смотрела в адъюнктову сторону, а всё больше только в капитанову, и вот так моргала, и…