Я схватился за ручку… Дверь была заперта.
Я дёрнул её, повернул несколько раз, но дверь была заперта крепче, чем пояс целомудрия на моей незамужней тётушке. Без шансов.
— Лу…, - начала Элизабет.
Да, я тоже это почувствовал.
Мы здесь были не одни. Клянусь, не одни.
Здесь было что-то ещё, и я чувствовал, как из темноты к моему горлу тянутся бесплотные руки.
Я крикнул Гиббонсу, но тот либо не слышал нас, либо не хотел слышать.
В этот момент латунная дверная ручка раскалилась, причём настолько сильно, словно кто-то поднёс к обратной стороне двери паяльную лампу.
Я бросил фонарик в соткавшуюся напротив нас тьму, и он во что-то попал.
Не знаю, во что.
Но что-то густое.
Фонарик ударился во что-то с глухим звуком, словно угодил в тыкву.
Мы оба услышали сухой шорох, будто по полу тянули изъеденную молью паутину.
А затем скользящий звук, словно из стен вылазило с десяток питонов.
И запах… Боже, мерзкий, тяжёлый, как хранящееся в сарае органическое удобрение.
Сам мрак был неправильным, и я это знал.
Он был слишком густым, слишком плотным; он клубился вокруг нас, тёк и сочился, кружил и поднимался.
— Скиталец Тьмы, — произнесла Элизабет, намекая на бредовые записи в дневниках её брата, на существо, притаившееся в полной темноте.
Но вот в тот момент мне не нужно было много доказательств.
Я выхватил свой калибр.38 и выпустил несколько пуль в направлении звука.
Выстрелы прозвучали в комнате, как раскаты грома, а во вспышках выстрелов мы увидели нечто большое, выползающее из стены; что-то вроде нитей и веревок из серой ткани, образующих громадную, безымянную фигуру.
Я чуть не обмочился.
Я схватил Элизабет за руку и бросился к заколоченным окнам.
Это существо извивалось, увеличивалось в размере, и мы слышали, как оно ползёт и колышется.
— Свет! — закричала Элизабет. — Оно боится света!
Умная девочка.
Я как раз подумал о том же.
Я засунул пистолет в карман пальто и начал изо всех сил дёргать за приколоченные доски.
А за нашими спинами из темноты поднималась живая громада теней.
Было слышно, как она касается стен и потолка, поднимая перед собой большую волну горячего зловония, как вырывающийся из литейной печи воздух.
И тут у меня получилось оторвать одну из досок, и в комнату проникли несколько лучей полуденного солнца, вспоровшие окружающую нас темноту, как острые клинки.
Раздался оглушительный визг, словно кто-то наступил на крысу.
Очень большую крысу.
И вместе с воем тени отпрянули, а я только этого и добивался.
Я отшвырнул оторванную доску и принялся за другие, пока всю комнату не залил дневной свет.
Существо исчезло.
На стенах и на полу осталась розоватая слизь, запахом напоминающая свежеразделанного борова. Но на этом всё.
Элизабет помогла мне оторвать все доски. Из окна открывался вид на одно- и двухэтажные домики Провиденса.
Мы смотрели на здания, узкие дымоходы на крышах, поднимающиеся ввысь деревья и петляющую между ними дорогу.
А вдалеке виднелся Федерал-Хилл — множество многоквартирных, собранных вместе домов, словно собранный ребёнком конструктор из кубиков.
А на вершине холма тянулась шпилем к небу разваливающаяся Церковь Звёздной Мудрости.
Да, мы смотрели именно на то, что повергло Роберта Блейка в пучину безумия.
— Давайте выбираться отсюда к чёртовой матери, — произнёс я.
4
Следующий шаг я решил сделать в одиночестве.
Я высадил Элизабет у отеля «Корона» на Вейбоссет-Хилл и отправился на Федерал-Хилл.
Нужно было осмотреть эту церковь собственными глазами. Конечно, мне хотелось этого так же, как и собственноручно обрубить пальцы тесаком, но… Деваться некуда.
Это моя работа.
Конечно, я мог солгать и поводить Элизабет за нос, но я был не таким парнем.
Может, я и не самая яркая звезда на небосклоне, но если мне платят деньги, я продолжаю честно гореть изо всех сил.
Кое-что до сих пор не давало мне покоя ещё с тех комнат на Колледж-стрит, и теперь пришло время со всем разобраться.
Я неплохо знал Федерал-Хилл.
Улочки там были старыми, узкими и запутанными, как клубок змей.
Я подъехал как можно ближе, а потом отправился пешком.
Я видел множество людей на улицах, слышал голоса, говорящие на итальянском и португальском.
У подъездов толпились старики, а женщины присматривали за копошащимися в грязи детьми.
Над головами хлопало и трепыхалось развешанное на верёвках стираное бельё.