— Мы ничего об этом не знаем. — Мария встает между ними. — Это решает Господь. И мы не можем гадать о его замыслах. Нужно просто доверяться ему. — Она кладет руки на плечи брата и сестры, немного тяжеловато опирается на них — все еще слабая после болезни, — и теперь Шарлотта не только слышит ее слова, но и чувствует их кожей: — Мы можем быть уверенными только в одном — в том, что Господь милосерден.
В сорока пяти милях от них человек, который ни во что это не верит, созерцает школу, которую он построил.
Как и Патрик, он является служителем Церкви и принадлежит к ее евангелическому крылу; в остальном же трудно отыскать людей, настолько разительно отличающихся друг от друга. С одной стороны, ирландский переселенец, выживающий на безвестную стипендию приходского священника; с другой — солидная фигура преподобного Уильяма Кэруса Уилсона, викария Танстолла, лендлорда Кастертонхолла, а также филантропа-основателя только что открывшейся школы для дочерей священников в Коуэн-Бридже, солидной во всех отношениях.
Рессоры жалобно скрипят, когда он выходит из экипажа, — тяжеловесный, крупный, плотный и гладкий, в черном одеянии священника, застегнутый на все пуговицы; он приближается к крыльцу, и широкие ступни оставляют на мягком дерне отпечатки, похожие на следы от коровьих копыт. Здесь, в отличие от Кастертонхолла, нет посыпанной гравием подъездной дороги для экипажей: это место не для тех, кто может позволить себе роскошный личный транспорт, и не для того, чтобы выставлять напоказ мирскую тщету. Преподобный Кэрус Уилсон, так сказать, несет себя к двери, и его своеобразная негнущаяся походка наводит на мысль о худом актере в набитом тряпками театральном костюме. Наше сравнение не пришлось бы по вкусу преподобному Кэрусу Уилсону, который не одобряет театр и в котором нет ничего от Фальстафа[4], за исключением, быть может, способности верить в собственную ложь.
Директриса школы, несколько взволнованная, встречает его у входа. Мистер Уилсон приезжает часто, но не всегда предупреждает об этом заранее. И это, возможно, естественно, ибо он живет поблизости, но, скорее всего, ему просто не хочется пускать дела на самотек. Школа для дочерей священников — дитя преподобного Кэруса Уилсона, а к детям он испытывает трепетные чувства.
Школа открылась всего пару месяцев назад, и потому неизбежно возникают болезни роста, о которых директриса, явно нервничая, сообщает мистеру Уилсону, когда тот милостиво соглашается выпить чаю у нее в кабинете. Он очень внимателен; и все же, пока он слушает, выкатив большие глаза, похожие на полуочищенные вареные яйца, немигающие, не испускающие ни капли света, то самое ощущение набитого театрального костюма даже директрису, несмотря на все уважение к собеседнику, заставляет побаиваться, что по окончании рассказа мистер Уилсон вместо ответа либо рухнет подобно какому-нибудь Гаю, либо лопнет, как воздушный шар.
Однако мистер Уилсон поднимается, зычным голосом проповедника уверяет ее, что всем затронутым проблемам будет уделено должное внимание, и начинает обход школы. Ее спроектировали, построили и открыли с невероятной скоростью — даже, быть может, с поспешностью; но преподобный Кэрус Уилсон относится к неутомимым, решительным натурам, привыкшим действовать, и у него свое видение. В поле этого видения попала вереница каменных коттеджей и старая водяная мельница для производства деревянных катушек. Мистер Уилсон часто наблюдал эти строения, проезжая по огражденной шипами дороге, когда направлялся на проповеди и собрания библейского общества в Лидсе, так что теперь перед нами свершившаяся трансформация. Приходило ли ему в голову, что сделанный выбор не идеален — ведь это изолированный, незащищенный уголок, а само здание тяжело отапливать, — трудно сказать. Лабиринт его мыслей нелегко нанести на карту.
По всей вероятности, все началось с жуткой убежденности, что в мире почти все неправильно; что все легкомысленно ходят по тонкому льду, весело болтают, не обращая внимания на пронзительный треск. Мистер Уилсон различал этот звук с раннего детства. Он расслышал его еще до того, как течение Французской революции начало настораживать людей, заставляя смотреть себе под ноги. В те дни в обществе был принят размашистый, сочный, ироничный тон, ужасный в своей привлекательности. Старый знакомый отца заехал в гости по пути в Шотландию, где намеревался заняться охотой и стрельбой. За бутылкой портвейна он говорил о священном — и слова его оставались лежать подобно расщепленной скорлупе грецких орехов, устилавшей стол.
— Лично я считаю недопустимым вмешиваться в религию человека. Или даже чересчур много о ней говорить. Ничто не может утомить сильнее, нежели бесконечная болтовня о состоянии чьей-то души: это так же противно, как если бы собеседник подробно описывал свои недуги и проблемы с кишечником.
4
Фальстаф — комический персонаж ряда произведений Шекспира; толстый, добродушный, трусливый пьяница, проводящий время в компании гуляк и девиц.