Буткус молчал, по-прежнему потея и отдуваясь.
— Одна ваша натурщица, Буткус, призналась. Кроме того, имеются показания других женщин, которых вы пытались склонить фотографироваться в подобном виде. И, наконец, известны те, кому вы продали карточки. Однако в данный момент меня мало волнует вопрос о ваших страстишках. К ним мы вернемся позже. А теперь расскажите о записочках, которые вы наклеивали на столбе рядом с доской объявлений.
Буткус буквально покрылся испариной.
— Не знаю никаких объявлений! — выкрикнул он.
— Ах, вот как... А я-то полагал, что вы рядовой исполнитель, который не знает содержания шифровок. Но ваш отказ заставляет думать, что вы на самом деле отлично сознаете, в какую историю влипли.
— Какая история?! Мне платили за то, чтобы я развешивал эти бумажки.
— Так. Теперь просветите нас, кто же вам платил. Может быть, мы с капитаном тоже подрядимся клеить бумажки?
— Кто... — сердито пробурчал Буткус. — Пинкявичус, вот кто! Наш фотограф, бывший заведующий.
— Он вам давал записки?
— Нет, он мне диктовал и еще заставлял рисовать филина. Или сову, черт его знает... В уголке. И так — не очень разборчиво...
— Бените позировала для порнографических карточек? — спросил Гудинас.
— Сдалась вам эта Бените, капитан! — подпрыгнул на стуле Буткус. — У меня и без нее забот полон рот. Она отказалась. Очень грубая женщина...
— Кстати, в последний раз Бените видели вблизи от фотоателье. В прошлую среду.
— А в прошлую среду меня как раз не было на работе. Целый день у начальства заседали, — обрадовался Буткус. — Пинкявичус командовал в ателье, а у этой Бените свои шашни с Пинкявичусом и с его племянником Тадеушем. Я за них отвечать не собираюсь.
— Зачем вы так настойчиво приглашали ее недавно для повторного оформления витрин?
— Это Пинкявичус велел мне взять ее на пару недель во что бы то ни стало. Видно, хотел расплатиться с ней таким образом за то, что она гуляет с ним и Тадеушем. У них свои дела. Сам видел...
— Расскажите подробнее...
— Как-то ночью, полмесяца назад, примерно, заявляется Пинкявичус, требует, чтобы я взял снотворного для инъекции и со шприцем шел к нему в машину. По образованию я фельдшер, могу уколы делать. Взял я лекарство, шприц, спустился, а у них в машине Бените сидит — пьяная и всю ее трясет. Тадеуш держит девчонку за руки, а она вырывается, плачет. Ну, сделал я ей укол — притихла. Поехали отвозить ее домой. Мы с Тадеушем Магду по лестнице тащили: лифта в доме нет. Еле довели: вырывалась, пьянь несчастная. Так что нализалась она в компании со старым Пинкявичусом и Тадеушем.
— Что из себя представляет Тадеуш?
— Племянник Пинкявичуса. Шмукас его фамилия. Мать его и отец умерли, вот Пинкявичус и воспитывал парня.
— Займитесь Пинкявичусом и Тадеушем! — приказал полковник, когда Буткуса увели.
— Вчера к Пинкявичусу ездил Глушаков, — сказал Гудинас. — Пинкявичус очень болен, еле передвигается. В четверг на прошлой неделе его доставили на «скорой» в больницу. Но в понедельник он потребовал отпустить его под расписку. Ничего заслуживающего внимания Пинкявичус Глушакову не сказал.
— Съездите к нему еще раз, — приказал полковник. — И осторожно расспросите про Бените, про записочки. И Тадеушем поинтересуйтесь. Как следует.
В дверь постучали: принесли акт экспертизы. Гудинас прочитал его, нахмурившись, передал полковнику. Отпечатки пальцев, ранее обнаруженные на полиэтиленовых мешочках, в которые были упакованы деньги в портфеле, найденном у тетки Магды, и те, что остались на фотографии, которую держала Гирич на допросе, совпали.
— Свяжитесь с прокурором и возьмите санкцию на обыск квартиры Гирич, — сказал полковник.
В кабинет вошел Глушаков.
— Извините, товарищ полковник. Разрешите обратиться к товарищу капитану?
Раймонис кивнул.
— Товарищ капитан, срочное сообщение: гражданка Гирич пыталась покончить с собой. В настоящий момент увезена в больницу машиной «скорой помощи».
Полковник выразительно поглядел на Гудинаса.
— Выезжайте немедленно!
Едва Гудинас вернулся в кабинет, позвонила сотрудница из его группы, которая была послана следом за Гирич.
— Что у вас, лейтенант? — спросил ее Гудинас.
— Видела молодого человека, который час назад приходил к Гирич, — доложила она. — Ее он, естественно, уже не застал...
— Так. И куда он пошел?
Лейтенант назвала адрес и номер квартиры. Адрес показался Гудинасу знакомым. Он глянул в записи. Так и есть — в этой квартире живет Пинкявичус...
— Буду через полчаса, ждите, — сказал он.
Приехал раньше. Расстроенная сотрудница поджидала его в подъезде.
— Сбежал, — объяснила она. — Минут двадцать назад, как ошпаренный, выскочил из дома и кинулся через проходной двор на улицу. Я не успела за ним. Видела, что он сел в такси.
Гудинас, укоризненно посмотрев на нее, вздохнул...
Поднялись на третий этаж. Гудинас позвонил. За дверью ни звука. Он нажал на ручку. Дверь отворилась. В прихожей было темно. Гудинас осторожно отворил дверь в комнату. Здесь сильно пахло лекарством. Гудинас нащупал выключатель, зажег свет. На софе, лицом вниз, неподвижно лежал полный седой мужчина. Возле софы валялась кислородная подушка. На тумбочке стояли пузырьки, горкой лежали разноцветные таблетки.
Гудинас взял за запястье безвольно свисающую руку. Пинкявичус был мертв.
Судмедэксперты вскоре дали заключение: Пинкявичус не умер от сердечного приступа. Он был задушен.
По описанию сотрудницы, дежурившей у квартиры, молодой человек, который входил туда, был похож на племянника покойного — Тадеуша.
Гудинас срочно дал распоряжение о розыске возможного преступника.
Шмукас... Эта фамилия, произнесенная Буткусом, не давала Гудинасу покоя. И вдруг он вспомнил: Шмукас — связной, доверенное лицо Совы в Каунасе! Это Шмукасу удалось скрыться при аресте. Теперь стало понятным, почему Тадеуш носил иную фамилию, нежели его дядя. А что если дядя жил под чужой фамилией, а настоящая фамилия старого Пинкявичуса — Шмукас? Так неужели он и был когда-то связным главаря банды?
В управлении Гудинас первым делом заглянул в папку из архива. Догадка подтвердилась: приметы Пинкявичуса и Шмукаса совпадали.
На оперативке Раймонис сообщил, что в квартире Гирич изъяты деньги: причем в таких же пакетах, что были в портфельчике Магды. И тоже десять тысяч. На купюрах, на целлофановых пакетах обнаружены отпечатки пальцев Федоровича.
Попросив слова, Гудинас доложил о том, что Пинкявичус, вероятно, тот самый связной бандит, который скрылся в 1946 году. Раймонис, как бы рассуждая сам с собой, заметил:
— Если Пинкявичус и Шмукас одно лицо, может быть, преследуя какие-то цели, именно он и воспользовался символикой Совы?
— А если, товарищ полковник, предположить, что тут действует сам Сова, который выжил после ранения? Убеждает в этом и хладнокровное убийство Федоровича, и клеймо, выжженное на спине Бените. Сова испытывал личную ненависть к Котинасу и таким образом мог отомстить ему. Но для какой цели Сова применял символику в системе связи, не знаю. Могу лишь предположить. В архиве имеются документы, оставленные Совой. В них бандит клянется до конца своих дней бороться с Советской властью, бороться не на жизнь, а на смерть. Эти письма весьма эмоциональны. Так что, как мне думается, мы столкнулись не просто с уголовными преступлениями. В какой-то степени это акт вредительства и мести.
— Резон в вашем предположении имеется, капитан, — сказал Раймонис. — А в какой стадии находится расследование?
— Мы определили круг лиц, — ответил Глушаков, — которые знают состояние дел и производство на фабрике, а также лично знакомы с некоторыми подследственными. Как правило, эти люди в свое время занимали руководящие посты на производстве, а потом перешли на работу в трест или министерство. Не исключено, что кто-то из них мог руководить шайкой.
— Расскажите о них.
— Пакальнис — заместитель начальника главка, бывший директор фабрики. Лидас — начальник отдела в тресте, бывший главный инженер фабрики, и Адомайтис — начальник отдела снабжения треста, а до этого — снабженец на фабрике. У него обширные связи. Но признака, по которому мы могли бы выделить преступника, пока нет.
Ядвига очень изменилась: лицо осунулось, под глазами набрякли мешки. Выглядела она много старше своих лет.
— Ну, вот мы и опять встретились, — в упор глядя на нее, сказал Гудинас.
Ядвига жалко улыбнулась. Произнесла тихо:
— С утра решаю вопрос: исповедоваться ли мне перед вами или подождать, пока вы сами до всего доберетесь?
— Это вопрос риторический. Отвечу я на него так: здесь вы не из-за страха перед правосудием, а из-за страха перед случившимся. Если будете молчать и дальше, то останетесь одна-одинешенька перед преступлением. Мы же рано или поздно все равно докопаемся до самой сути, будьте уверены. Хотите, покажу одного из тех, кто внушает вам ужас?
Гирич кивнула. Гудинас достал фотографию Пинкявичуса.
По лицу Ядвиги пробежала мучительная судорога, она решительно кивнула:
— Хорошо. Только задавайте вопросы. Иначе мне трудно сосредоточиться.
— Не будем останавливаться на том, как вы оказались в лапах Буткуса. Это ясно. Каких еще услуг он требовал от вас?
— Его знакомые иногда останавливались у нас. Иногда он или Тадеуш давали мне поручения — что-то отнести или забрать у неизвестных мне людей.
— Какую роль при этом играл Тадеуш?
— Буткус продал меня Тадеушу. Да-да, продал, вместе с карточками. Как скотину. Он ведь все покупает и все продает! И меня стал «пасти» Тадеуш. Так он и говорил: «Я тебя теперь стану пасти, Ядвига». Я вынуждена была исполнять любую его прихоть! — Ядвига вытерла слезы.