Комната для гостей за последний год постепенно превратилась в свалку — сюда сносили все ненужные вещи, которые не нравились Саманте, но с которыми никак не мог расстаться ее муж.
Среди кучи барахла, отвергнутого Самантой, было несколько картонных коробок, валявшихся вперемешку с книгами.
Фрэнки заходила сюда в последний раз несколько месяцев назад, когда из гостиной вдруг таинственным образом исчезла каменная статуэтка дельфина. Фрэнки всегда нравился этот дельфин. Разумеется, это Саманта запихнула его в свободную комнату. Фрэнки забрала дельфина, и теперь он стоял в ее спальне на усилителе для гитары. Вне пределов досягаемости Саманты.
Именно во время поисков выброшенного дельфина Фрэнки наткнулась на «Дневник Сэмюэля Пипса».
Сейчас Фрэнки уселась в освещенном солнцем углу комнаты на куче старых пыльных занавесок и открыла книгу. На первом листе обнаружилась надпись: «Лиззи с любовью. Счастливого дня рождения. Мама и папа». Фрэнки уставилась на эти строки. Лиззи — так звали ее маму. Боль сдавила сердце, на глазах выступили слезы.
Фрэнки промокнула рукавом глаза и постаралась оттолкнуть от себя непрошеную печаль. Ни к чему сидеть здесь и жалеть себя, ведь она пришла сюда по делу.
И девочка принялась читать.
Шло время. Солнечное пятно на полу переползло к противоположной стене и начало взбираться наверх, немного задержавшись на картине, изображающей корабль с прямоугольными парусами и носом в виде головы дракона. Еще одна вещь, которая пришлась не по вкусу Саманте. Что за идиотка!
Время от времени Фрэнки меняла положение на своем самодельном сиденье, чтобы потянуться и размять онемевшие конечности. Чтение «Дневника» было занятием не из легких. Старина Сэмюэль не ломал голову над тем, как облегчить жизнь читателю. Но Фрэнки упорно продолжала свои поиски, пропуская большие скучные куски и выискивая любые упоминания о чуме. Дневник охватывал время с января 1659 года по 31 мая 1669-го — к этому моменту несчастный автор был уже почти слеп.
Первое упоминание о чуме проскользнуло 16 июня 1664 года: «Де Райтер умер, а также пятьдесят человек с его корабля — от чумы, в Кале». Далее следовала запись, датированная 23 сентября того же года: «Сегодня нам сообщили о голландском судне водоизмещением 300 или 400 тонн, на котором все члены команды умерли от чумы, а само судно выбросило на берег в Готтенбурге».
После этого Пипс не упоминал об этой болезни вплоть до 30 апреля 1665 года. Он писал о великом страхе перед этой болезнью, охватившей Лондон, и о том, что несколько домов уже закрыты, а жители их бежали. Глава заканчивалась словами: «Господь, спаси нас всех и сохрани!»
А потом началось: глава за главой, одна страшнее другой. Холодея от ужаса, Фрэнки читала, как разворачивалась трагедия. Это излагалось сухим и непривычно старомодным языком давно умершего человека, который вел свой дневник.
Двери домов, где свирепствовала чума, помечали крестами, грубо намалеванными красной краской, или словами: «Господи, смилуйся над нами», написанными на стенах. К концу июня люди умирали сотнями. Выпускался еженедельный бюллетень со списком умерших.
Бо-о-м-м!
Мягкий, как лебяжий пух. Едва слышный. Звук далекого колокола.
Фрэнки оторвала глаза от книги. И не сразу поняла, где находится. Ее так захватило чтение «Дневника», что стало казаться, будто она заглядывает через плечо Сэмюэля Пипса, склонившегося над своими записями о бедствии, поразившем беззащитный народ.
«13 июля. За неделю умерло семьсот человек.
20 июля. Тысяча восемьсот девять человек умерло за неделю.
27 июля. Тысяча семьсот человек умерло…»
Лондон в когтях чумы.
Бо-о-м-м!
Фрэнки опять оторвалась от книги. Один раз можно объяснить воображением. Но два — это уже реальность. С учащенно бьющимся сердцем она прислушалась, не раздастся ли третий тоскливый призыв прощального колокола. При этом руки ее так сильно вцепились в книгу, что костяшки пальцев и ногти побелели. Фрэнки попыталась сдержать дрожь и заставила пальцы расслабиться.
«31 августа. Шесть тысяч сто два человека умерло от чумы. Но есть опасение, что на самом деле число умерших на этой неделе приближается к десяти тысячам.