Мужчина, на вид лет тридцати — тридцати пяти (а на деле — кто знает?), вышел из-за спин сидевших в ожидании людей, прошел в освещенный круг и остановился почти у самого костра, ярко озаренный его пламенем. Некоторое время он стоял совершенно неподвижно, как бы собираясь с мыслями, потом запел, негромко, почти не разжимая губ, протяжную и печальную песню. Постепенно исполнитель начал двигаться в такт мелодии, тягучие, медленные движения мало-помалу переросли в танец. Все жесты были мягкими и нарочито замедленными, словно действие происходило под водой или во сне. А голос певца, низкий и звучный, постепенно набирал силу, становясь призывным и даже властным. Хотя Соня не понимала слов, но и она тоже попала под влияние этого неторопливого, могучего ритма. Скользящими шагами, танцор двигался вокруг костра, руки его совершали сложные и явно ритуальные движения. Пройдя полный круг, он остановился и умолк, а затем отошел в сторону и сел среди зрителей, которые продолжали молчать, ни единым звуком не выразив своего одобрения. По-видимому, этого и не полагалось делать, ведь обрядовые танцы предназначаются не для того, чтобы ублажить зрителей, а для того, чтобы угодить богам.
— Объясни, пожалуйста, о чем он пел,— попросила Соня Ваату.
— Это очень древняя песня,— отозвался тот.— В ней говорится, что вся наша жизнь — это большой круг. Мы приходим в этот мир ниоткуда, из небытия, и, пройдя весь круг своей жизни, снова уходим в небытие, в никуда. Но этого вовсе не надо бояться…
На смену первому певцу к костру вышел юноша, наверное, один из пришедших накануне в селение, с каким-то музыкальным инструментом в руках, который имел небольшую округлую деку и длинный гриф с туго натянутыми жилками струн. Обогнув костер, он встал напротив стайки нарядно одетых, убравших волосы цветами девушек и положил пальцы на струны. Девушки сразу начали перемигиваться, шушукаться, смущенно хихикать. Юноша принялся пощипывать струны, зазвучала мягкая мелодия, приятная и радостная, а в такт ей юноша запел. Исполнив несколько куплетов, он умолк, продолжая, однако, наигрывать на своем инструменте, а одна из девушек запела высоким голоском, как бы отвечая музыканту.
— О чем они поют? — спросила Соня.
— Юноша рассказал, как прекрасна его возлюбленная, и просил ее согласиться соединить их судьбы. Девушка отвечает согласием,— пояснил Ваату.— После этой церемонии они считаются мужем и женой.
Тем временем песня закончилась, а юноша и девушка, взявшись за руки, сели в сторонке. Лица их сияли счастьем.
Вслед за первым юношей вышел и запел второй, но на этот раз ответная песня девушки оказалась очень короткой и вызвала взрыв смеха среди ее подружек, да и селяне постарше улыбались и покачивали головами. Казалось, ответ развеселил их, но в то же время и озадачил.
— Похоже, этот жених получил отказ? — поинтересовалась Соня.
— Да, ты правильно поняла,— ответил Ваату.— Причем отказ был, пожалуй, излишне резок. Правда, Ниэнте, так зовут этого молодого человека, иногда ведет себя слишком гордо и даже хвастливо. Что ж, возможно, теперь он научится скромности и смирению.
Церемония сватовства меж тем продолжалась. Уже успели образоваться десятка полтора счастливых пар, а двое или трое юношей получили отказ, выраженный иногда деликатно, а иногда и не очень. Но вот очередной жених, выйдя к костру, направился почему-то не к невестам, а в другую сторону. Обогнув костер, он остановился перед Соней и, перебирая струны своего инструмента, запел глубоким звучным голосом:
Эрейон вигитлар окреон умм биз Элейон угитлар сетийон умм биз…Уже догадавшись, что все это должно означать, Соня внимательно разглядывала певца. Это был молодой мужчина высокого роста, несколько сухощавый, но широкоплечий и стройный. Темные, слегка выцветшие волосы волнами спадали на прямые плечи. Как и большинство мужчин селения, он носил небольшую аккуратную бородку. Горбоносое лицо его было чуть скуластым, темные, глубоко посаженные глаза и жесткие очертания рта выдавали человека, уверенного в себе, а может, даже и властного.