Дарклинг снова передвинул руку, но теперь накрыл ладонью Ос Керво.
— А это Западная Равка, в которую тебе так и не посчастливилось попасть. Но, если бы ты в тот день пересекла каньон, ты бы узнала, что Западная Равка больше не желает быть с нами единой страной. Больше века мы разделены каньоном, и они больше не хотят слушать нас. Больше не хотят нести обузу в виде остальной страны.
— И разве это не причина разрушить каньон?!
Дарклинг выпрямился, сложив руки на груди.
— Каньона нет. Представь этот день. Каньон ушел. Исчез. Рассеялся и канул в лету. Что дальше, по твоему, будет?
— Равка объединится. И станет сильной, как была когда-то.
— Нет, не станет.
— Что?!
— Как только каньон исчезнет, и гриши Малого дворца больше не нужны будут чтобы пересекать его, уважаемые господа Западной Равки объявят о своей независимости. Нарисуют на этой самой карте границу, и станут брать дань и пошлину за проход к Истинноморю. И я не знаю, обойдется ли этот проход дешевле, чем проход через Каньон.
— Но люди не будут гибнуть.
— Будут. Потому что никакая сила не удержит нашего царя от гражданской войны, которая начнется в тот же день, что ты, по собственной воле, разрушишь каньон.
— Но мы…
Он словно не услышал.
— И как только в Крибирске, или Новокрибирске, это не важно, прозвучат первые выстрелы, Фьерда и Шухан сорвутся с цепей, и разорвут Равку на части. И еще много лет будут драться, решая кому забрать кусок побольше. Посмотри на Малый дворец, Алина. Посмотри на детей, что в нем живут, а лучше сосчитай их. Их мало. Нас всех осталось мало, и ты готова пожертвовать этим ради своей иллюзии победы добра над злом?
— Но почему ты видишь путь только в жестокости?
— Мне семьсот лет, Алина. И я пытался идти другим путем. И каждый раз меня предавали. — Александр посмотрел ей прямо в глаза.
Сейчас он больше всего желал бы чтобы исчезло все. Чтобы еще хоть на одну минуту вернуться назад, в засыпанную снегом беседку, где Алина смеялась, сидя у него на руках. Он бы растянул эту минуту в вечность.
— Ты уже однажды прислушался ко мне. Разве все обернулось плохо?
— Нет, не плохо. И я признал свою ошибку. Но здесь все иначе. Равка — вовсе не поселок близ столицы, а наши враги куда страшнее огня. Поэтому, прости, но я не изменю своему пути.
Алина опустила голову. Последние силы сегодняшнего дня покидали ее, оставляя совершенно пустой — чувство, от которого она так отвыкла.
— Я не могу разделить этот путь. Не могу, Александр.
Дарклинг готов был возненавидеть свое имя в этот миг.
Девушка отступила, готовая уйти, и он схватил ее за запястье, притягивая к себе снова.
Алина почувствовала, как по телу заструилась сила, но теперь от этого лишь выступили новые слезы на глазах.
— Если бы ты могла узнать, насколько ты мне дорога. — Шепот, и горячее дыхание над самым ухом.
— Я знаю. Знаю, потому что ты мне дороже всего мира.
— Так будь со мной…
— С тобой, или твоей?
Ладонь на запястье сильно сжалась.
— Ты мне предназначена, Алина. Ты сама это знаешь.
— Да. Но до того дня, как ты наденешь на меня оковы, у меня все еще есть выбор. И я не выбираю твой путь.
Хватка ослабла. Настолько, что Алина легко освободила руку и шагнула назад, словно начертила между ними пропасть.
— Ты не сможешь сбежать от меня. Я всегда найду тебя. А не найду я, найдет Мал.
— Но ведь однажды ты его убьешь.
Она сама не поняла, откуда в ее словах взялось столько холода и жестокости.
Александр сжал кулаки и гордо поднял голову, снова став тем самым повелителем теней, которого она встретила в Крибирске, кажется, целую жизнь назад.
И когда он заговорил, никто бы не посмел сказать, что у него может быть сердце.
— Ради Равки и ради моих людей я отрекся от своего имени, от души, от верности клятвам, и от всего, что было мне дорого. И если понадобится, я отрекусь и от крови, и от…
— Меня.
— Да.
Коротко кивнув, Алина скрылась за дверью.
Александр смотрел ей вслед, пока в голове набатом стучало собственное «да».
Кварцевые глаза вернулись к искусно выполненной карте.
У него еще остались дела.
Такие, как военный совет, следующим же вечером, где ему, заклинателю теней, приходилось делать вид, что он вовсе не сгорает от желания одним взмахом руки разрубить пополам и царя, и всех находящихся в зале советников.
— Прошло уже почти полгода с тех пор, как ты привез сюда заклинательницу солнца, а каньон все еще продолжает убивать моих людей.
Дарклинг подавил раздражение.
— Я понимаю вашу обеспокоенность, и разделяю ее в полной мере. Но я меньше всего хотел бы потерять заклинательницу солнца при неудачной попытке уничтожить каньон. Именно поэтому мы все еще испытываем границы ее силы.
— Что за бред, мальчишка?! Мы все вчера своими глазами видели, как она осветила чуть ли не всю столицу. О каких границах силы ты болтаешь?
— Каньон был создан скверной, совсем иной силой, с которой мы не до конца знакомы…
— Разве приказ царя прозвучал для вас непонятно?
Дарклинг повернул голову к царевичу, который решил почтить своим редким присутствием собрание. Он, конечно же, не уехал лишь потому, что, не далее чем этим утром, мучился от жуткого похмелья, и не смог оседлать коня. Но это не мешало Василию Ланцову смотреть на Дарклинга и раздуваться от мнимой важности.
Как приятно хрустела бы его шея…
— При всем уважении, мой царевич, но я пекусь о благополучии Равки не меньше вас и вашего благородного отца. — Он особо выделил предпоследнее слово. — Мои клятвы остаются нерушимыми, как и моя верность.
Голубая лента на груди царевича натянулась, когда он нарочито широко распрямил плечи и выпятил грудь.
— Помните об этом, как и о том, какая участь постигла Черного Еретика.
Иван возле двери напрягся. Царь кинул на сына горделивый и самодовольный взгляд. Василий демонстративно положил руку на рукоять сабли.
Дарклинг только снисходительно улыбнулся.
— Я никогда этого не забуду.
Он определенно не забудет собственноручно свернуть шею мальчишки, когда придет время.
Когда придет время…
Когда придет время, он взойдет на золотой трон. Станет царем, и больше никогда не преклонит ни перед кем колени.
Только теперь слишком явственно он видит другой трон рядом. Пустой. Холодный. Ненавистный.
Злость все еще плещется в нем, даже после бессонной ночи, и Дарклинг не слышит ни донесений, ни предложений, совершенно ничего.
Только свое оглушительное «да».
Алина тоже его слышит.
— Ты знала?
— Да.
Они с Женей лежали друг напротив друга, и портная перебирала каштановые локоны, которые выбивались из красивой прически, которую Алина так и не расплела. На ней все еще был кафтан, черно-золотой. Ей казалось, что как только она его снимет, что-то в ней очень сильно изменится, и надеть снова она его уже не сможет.
— Кто еще?
— Иван.
— Все?
— Да.
Женя отвела взгляд, тихо прошептав:
— Мне, наверное, стоило тебе рассказать.
— Думаю, у тебя были весомые причины молчать. Я тебя не виню, и ты этого не делай.
Девушка грустно улыбнулась, сжав руку подруги.
— С того самого дня, как я переступила порог дворца и поняла свою исключительность, я свято верила, что дружба — непозволительная роскошь для меня…
— У тебя есть моя дружба, что бы ни случилось.
Они крепко обнялись, и обе чувствовали себя снова всего лишь восемнадцатилетними девочками, на долю которых выпало слишком много испытаний.
— Я не знаю, что ждет нас дальше. Но, что-то меняется, я чувствую это. И если ты с нами, я верю что не все еще потеряно.
— Не говори такого, пожалуйста. Ты ведь куда лучше других знаешь, что я не смогу остановить его, даже если очень захочу.