Зависть вызывала, пожалуй, та решительность, с которой Нэлисса обрезала все нити, связывавшие ее с прошлым. Новая жизнь Нэл была по-настоящему новой, и бывшая принцесса искала ней свое место, не оглядываясь назад. И мне оставалось только пожелать ей, чтобы прошлое ее не догнало, ворвавшись в это новое и разрушив его.
Я же тащила свое прошлое с собой -- груз недоверия, постоянное ожидание подвоха, опасение, что меня хотят использовать, ничего не давая взамен. Даже теперь, приняв решение жить, а не наблюдать за жизнью, я как будто разделилась надвое: одна часть меня вкушала радости и разочарования, свойственные возрасту, другая подсматривала в щелочку, оценивая окружающих холодным взглядом, препарируя каждое движение, каждый взгляд, каждое слово.
Иногда мне хотелось завязать глаза своей тайной половинке, чтобы не подсматривала за моей жизнью. И запретить ей делиться со мной своими мыслями, полными язвительной недоверчивости, разъедающей меня изнутри.
Иногда я просто думала, что схожу с ума, и только памятуя об уроках Бьярты, понимала, что в таком разделении нет ничего противоестественного. Мало того, это насущная необходимость, потому что, как ни крути, довериться Главе и наставникам я не могла. Тут все было однозначно.
Куда сложнее было с ребятами.
Тот же Дрозд вроде бы искренне раскаялся в своем предвзятом отношении ко мне и вел себя практически безупречно. Даже, пожалуй, излишне безупречно для парня неполных восемнадцати лет, что неизменно меня настораживало. Он не злился, ни с кем не конфликтовал, ровно держал себя со всеми, с удовольствием учился и развлекался и не выказывал склонности к дурацким шуткам.
Увидь я его сразу таким, он бы меня наверняка пленил, и теперь я смотрела бы на него влюбленными глазами. Вот как Нитка -- робкое обожание в ее взоре, которым она провожала каждое движение своего кумира, невозможно было скрыть, хотя она честно пыталась.
А я помнила полный презрения взгляд Дрозда и учебный меч в его руке, нацелившийся разить врага в моем лице. И хотя с тех пор мы не раз стояли друг против друга в учебном поединке, и подобное больше не повторялось, я все равно не могла забыть.
И когда я заметила, что Дрозд оказывает мне особые знаки внимания, стараясь сесть поближе, коснуться ненароком, взять за руку, приобнять за плечи, я напряглась еще больше, не позволив себе ни на миг поверить в искренность его расположения. Я улыбалась, доброжелательно разговаривала, но прикосновений старалась избегать, когда это было возможно, и делала вид, что не замечаю поползновений парня. Не знаю, насколько убедительно.
Удивительно, но влюбленная Нитка соперницы во мне не видела. Она была младше меня на год и за все время обучения не нашла в школе подруг, а потому прилепилась ко мне сразу, как только это позволило общее отношение.
Нитка охотно делилась своими переживаниями и много рассказывала о себе. Она рано осталась сиротой, воспитывали ее дед с бабкой и старшая сестра (разница в десять лет закономерно относила сестру к старшим, к воспитателям). Мне показалось, Нитке не нравилось быть Тенью, хотя она никогда не говорила об этом прямо. Я, честно признаться, тоже с трудом представляла ее, к примеру, в качестве телохранительницы. Нет, дралась она не хуже других, а соображала быстро, но ей не хватало какой-то жесткости, решительности. Возможно, в критической ситуации эти качества проявились бы, но ведь не попробуешь -- не узнаешь. А она пробовать явно боялась, мысль о том, что через какое-то время ей придется выйти из долины ради первой проверки своих сил, заставляла девчонку поеживаться.
Пожалуй, все это было действительно не для нее. Ей бы надежное плечо рядом, кого-то, кто готов будет взять за нее ответственность, заслонить собой от враждебного мира. А она -- как раз из тех, кто умеет ждать мужа из дальнего похода. Так, чтобы дом всегда был чист и уютен, а горячий обед -- на столе, к какому бы дню и часу ни явился защитник. Впрочем, возможно, я все это себе напридумывала.
Лесовой тоже был сиротой, из всей родни -- только дед, крепкий еще старик. Вернее, старался таким казаться, когда его навещал внук. Но я, когда Лесовой на выходные зазвал меня к себе в гости, заметила, как сутулится дед и хватается за впалую грудь, когда думает, что на него никто не смотрит. И Лесовой тоже это замечал -- я видела, с какой тревогой он посматривает на деда. И это был не просто страх потерять любимого и единственного родственника, было здесь что-то еще, выходившее за рамки моего понимания, но спрашивать я не решилась.
С Лесовым у меня сложились особые отношения. Ничего такого романтического с моей стороны, да и он явно не видел во мне девушку, что не мешало нам проводить много времени вместе. Не сговариваясь, мы избегали привлекать внимание к нашей дружбе и, чтобы побыть вдвоем, уходили с территории школы. Чаще всего в лес.
Не зря парень получил свое прозвище -- лес он знал и любил. Даже зимой он мог определить каждое дерево и каждый кустик.
Меня он учил двигаться по снегу, не оставляя следов. Снег -- та же вода, он чувствителен к жизни в любой форме, а потому даже бесплотная Тень на снегу не останется незамеченной, если не знает особых приемов. Это оказалось сродни искусству оставаться в границах тела, отсекая запахи и любое другое сообщение с окружающей средой. В итоге получалось, что мы не шли по снегу, а словно бы скользили над ним.
Лесовой вовсе не был одиночкой. Вполне компанейский парень, не чуждый шалостям, острый на язык. Но часы, проведенные наедине со мной, он очень ценил.
-- Ты все понимаешь, -- пояснял он.
Я только пожимала плечами: иногда мне казалось, что я вовсе ничего не понимаю.
Впрочем, мне это не мешало и самой получать удовольствие от наших встреч. Лесовой не лез в душу, не пытался выведать у меня мое прошлое, но и о себе рассказывал далеко не все. Нам было хорошо вместе, а еще тот самый дар, что время от времени подталкивал меня под локоть, заставляя совершать те или иные действия, нашептывал мне на ухо, что этого парня стоит держаться, что мы еще пригодимся друг другу.
Еще одним важным человеком в моей жизни стал мастер Лист. Те часы, когда мои сверстники сидели на общих занятиях, я проводила у него в лаборатории. Вопросов он теперь задавал куда меньше, чем прежде, основное для себя целитель уже выяснил, так что чаще всего я просто помогала ему готовить лекарственные составы.
За работой мы в основном молчали, и для меня это было временем размышлений, упорядочивания впечатлений, а потому лабораторию я обычно покидала в умиротворенном состоянии. И несмотря на то, что с Листом мы почти не разговаривали, я начала видеть в нем человека, которому, случись что, могла бы довериться. И что самое странное, мой скептически настроенный внутренний наблюдатель не имел никаких возражений по этому поводу.
С середины зимы мастер стал привлекать меня к занятиям с младшими подростками, которые учились видеть магию. Это оказалось неожиданно интересно -- пытаться выразить в словах собственные ощущения так, чтобы они стали понятными другим. И я невольно вспоминала последнее письмо принцессы и посмеивалась: вот и я стала учительницей.
Как ни странно, мне это нравилось, хотя еще совсем недавно я не могла представить себе, как это -- работать с детьми.
К счастью, мне не приходилось стоять перед классом в одиночестве и вещать. Наши уроки проходили в маленьких группах, а то и вовсе индивидуально, и всегда мастер Лист был рядом со мной, наблюдая, подсказывая, направляя.
Ученики прозвали меня магичкой.
Впрочем, среди старших новое имя не прижилось, те продолжали звать меня Пришлой. Кроме Лесового, который вообще избегал меня как-нибудь называть.