Из– за дверных портьер шагнул Банколен, хладнокровный, бесстрастный, глядя на сэра Джона как на диковинное насекомое. Сэр Джон резко вспыхнул. Царило молчание…
– Хотите… сделать заявление? – спросил Толбот.
Последняя формальность нагнала на меня неудержимую дрожь.
Сэр Джон, высокий, худой, поднялся, заслонив широкими сгорбленными плечами голубовато-желтый свет газовых ламп. Он казался теперь хрупким, слабым, только на тонком лице сохранялось решительное выражение. Он хмуро смотрел прямо перед собой.
– Я дам письменное признание, – сказал он, – если вы сейчас отведете меня в номер. Надо все разъяснить…
Он умолк и вдруг бросил взгляд на Банколена. С обычным высокомерием и хладнокровием, но с помрачневшим взглядом сухо заявил:
– Видно, вы выиграли пари.
– Пожалуй, – равнодушно подтвердил детектив.
– Я пришлю вам чек, – хрипло бросил сэр Джон. – Друзья! – со звоном встряхнул он наручниками. – Друзья! Помоги нам Бог!
Банколен наклонил голову. Я не имел понятия, что кроется под его сатанинской маской с насмешливо приподнятой бровью, выражавшей лишь жестокую любезность. Казалось, он с трудом удерживается от улыбки. Сэр Джон по-прежнему не шевелился. Бросил удивленный взгляд на наручники, точно не понимал, что это такое…
– По-моему, Толбот, можно их снять, – заметил он. – Я больше сопротивляться не стану…
Инспектор поспешно шагнул вперед, снял наручники. Тогда сэр Джон, как бы не в силах сдержаться, терзая себя, обратился к Банколену:
– Вы… давно знали, да?
– Да, догадывался. Кин…
– Мой сын, – договорил сэр Джон.
Наступило молчание. Волнение сэра Джона выдавало только учащенное дыхание, но он мог сорваться в любую минуту, сжимая кулаки, громоздясь, как башня, в необычной обстановке чердака. Бросил взгляд на оттоманку, на миг содрогнулся всем телом: я видел его сотрясавшуюся от ненависти тень. Аль-Мульк вскрикнул.
– Свинья! – прокричал сэр Джон. – Это был мой сын!
Страшный голос гулко прозвучал в пустоте.
– Тише, сэр, – сказал Толбот, схватив его за руку, – успокойтесь!…
Сэр Джон на мгновение замер, потом медленно оглянулся, голос зазвучал негромко, но нервно и звучно.
– Наденьте снова наручники, Толбот, – приказал он, протянув дрожавшие руки. – Наденьте, старина… Хорошо. Хорошо. Спасибо. А теперь… – Он нахмурился, чуть успокоился, вперил в газовые лампы невидящий взгляд. – Знаете… – нерешительно начал он, – понимаете… я очень любил своего мальчика. Кроме него… у меня ничего не было, я гордился… и думал… он умер достойной смертью… Думал, – повторил сэр Джон, – он умер… как джентльмен. И ошибался. Не мог себе даже представить, что какая-то свинья… заставила его покончить с собой… из-за того, в чем он не был виновен. Узнав об этом… – Он взял себя в руки, тяжело перевел дыхание, крепче стиснул зубы и попросил: – Будьте добры отвести меня вниз, Толбот.
Толбот двинулся к двери, откуда появился очередной полисмен в штатском, взяв сэра Джона под руку. Потом инспектор кивнул второму полицейскому, и тот повел к выходу Тедди. Все происходило без слов, без единого звука, кроме тихого звона наручников и сдавленного плача Тедди.
– Полегче с ним, офицер, – сказал сэр Джон. – Мое признание снимет с него вину. Он просто выполнял мои распоряжения. – У дверей помедлил в нерешительности, словно его одолела слабость, прищурил на нас близорукие глаза, но нес свои кандалы с гордой улыбкой. – И последнее, – твердым тоном сказал он. – В передней комнате потайного номера стоит комод в левом углу. В ящике вы найдете решающие доказательства, что Низам аль-Мульк застрелил Пьера де Лаватера 16 ноября десять лет назад. Я получил их от Грэффина. Среди прочего – фотография. Банколен, я прошу вас использовать эти свидетельства, чтобы послать его на гильотину. В той же комнате в шкафу заперта Колетт Лаверн, связанная, с кляпом во рту. Надеюсь, к этому времени она уже задохнулась. Кроме того, обнаружите короткий меч, которым я убил шофера, и пистолет, из которого застрелил сержанта Бронсона. На суде пригодятся. По-моему, все. – Он собрался с силами, слегка кивнул. – Всего хорошего, джентльмены. Видимо… больше мы не увидимся.
…После их ухода долго стояло молчание, Толбот бесцельно метался по комнате, ероша встрепанные волосы и что-то бормоча. Последние слова сэра Джона оставили горький привкус безнадежности, обреченности. Холодно, неумолимо бежали сонные утренние минуты.
– Пожалуй, пойду лучше выпущу женщину, – устало буркнул измученный инспектор.
– Я уже это сделал, – сообщил Банколен. – Она была одурманена, но скоро придет в себя…