Намурату еще раз вдохнул в себя запах хвои и медленными шагами, уверенно ставя босые ноги, пошел по протоптанной им за сорок шесть лет тропинке к ручью. Природа пробуждалась, над землей стояла легкая дымка, а солнце уже окрасило горизонт яркими цветами, не появившись еще, впрочем, в поле зрения. А вот и ручей, журчит, перепрыгивая с камня на камень, лопочет что-то бессмысленно-доброе. Старый шаман улыбнулся и приветливо поздоровался с ручьем и, хоть он и не получил ответа, где-то глубоко внутри себя он знал, что его услышали. Старик подошел ближе и с наслаждением опустил босые ступни в поток, присев на крупный камень, выступавший из воды. Намурату чувствовал себя просто замечательно в этот момент, ни одна посторонняя мысль не беспокоила его, на душе было тихо и спокойно. Он закрыл глаза и просидел так достаточно долго. Солнце уже успело встать, и ручей засверкал мириадами бликов.
Из блаженного забытья старик был вырван резким стуком. Намурату открыл глаза и огляделся, силясь определить его источник. Не найдя ничего в округе, старик опустил глаза и увидел, что к его камню, на котором он сидел, потоком прибило какой-то небольшой ящик. Шаман поднял его из воды и с огромным удивлением понял, что в ящике находился ребенок. Он был еще определенно очень мал, крохотное его личико было сморщено от нахождения в воде, которая просачивалась сквозь прорехи в ящике. Малыш задыхался, потому что вода на сей раз добралась до его носа и он, будучи не в состоянии задержать дыхание, да и не зная, как это делается, успешно захлебывался. Намурату быстро вынул ребенка из ящика и, приложив два пальца к его шее, закрыл глаза. А спустя мгновение вся вода, уже попавшая в легкие несчастного, хлынула наружу...
Ворон поудобнее подложил руки под голову и глубоко вздохнул. Лагерь спал, теплились угли костров, отовсюду слышалось сопение и, кое-где, храп. Шаман постелил свою циновку во внешнем кругу так, чтобы иметь как можно меньше соседей. Яркие образы все еще витали перед ним, лучше всего запечатлелась в его мозгу размытая картина, представлявшее собой сухое старческое лицо, и сопутствующее ей ощущение прикосновения рук. Это воспоминание ничего не проясняло, но Ворону почему-то захотелось улыбнуться. Во всяком случае, он был доволен, что смог пробиться к своим детским воспоминаниям. Может быть, получится узнать больше?
... - В стороны, - повелительным голосом сказал рослый молодой мужчина с густой копной серебряных волос. Он подобрал полы своего длинного простого одеяния из грубой ткани и склонился над лежащим на земле человеком, в боку которого зияла окровавленная рана. Окружающие люди, в основном бородатые мужчины в поношенных кожаных куртках и с луками в руках, незамедлительно подались назад, молча признавая превосходство беловолосого над собой. На их суровых лицах читалось сострадание к товарищу и некоторое беспокойство за исход дела, но был там еще и страх перед носителем Тьмы. Они боялись его, потому что не понимали природы его силы, что всегда было свойственно людям.
А шаман, тем временем, положил свою правую ладонь на лицо раненого, отчего тот вздрогнули сразу обмяк. Дыхание его стало ровнее, хотя видно было, что дышит он с трудом. Вторую свою руку беловолосый медленно приближал к ране и, достигнув ее, не остановился, а, продавив пальцами плоть, вошел внутрь. Раненый человек никак не отреагировал на это действие, он глубоко спал. Шаман же прикрыл глаза и выдворил из своего сознания все посторонние мысли. На это ушло мгновение, затем он расслабился, и перед его внутренним взором все четче и четче стала вырисовываться картина. Кости, мышцы, кровеносные сосуды. Он видел тело раненого человека как бы изнутри, чувствовал каждую его клетку и был им в то же самое время. Его сердце забилось в унисон с сердцем раненого, и тогда шаман выпустил свои силы наружу. Робкие язычки тьмы, вихрились, скручивались, тыкались во все места без очевидной закономерности, заполняя пространство человеческого тела. Для шамана это выглядело, как если бы весь объем постепенно занимала темная жидкость, скрывающая все своим непроницаемым цветом. Теперь перед его внутренним взором было лишь матовое озеро, черная гладь, не отражающая ничего. И в то же время он чувствовал себя опустошенным. Он понимал, что это озеро вытекло из него самого, оставив почти пустую оболочку. С каждым мгновением становилось все труднее, вот-вот перетечет последняя капля - и он упадет, потерявший все. Но в этом и заключалось мастерство исцеления Тьмой. Дать на время, одолжить силу, залечить рану, а потом в самый последний момент, на волоске от гибели, забрать обратно, оставив лишь исцеленное тело.
Так произошло и сейчас. Тьма втянулась обратно, заняла свое законное место, озеро исчезло, и беловолосый шаман снова стал различать органы, ткани и кости. Но на том месте, где только что зияла пробоина, теперь был лишь красный рубец на коже. Шаман открыл глаза и убрал свои руки с раненого. Тот застонал, но не проснулся.
- Пусть он проспит до ночи, а потом хорошо покормите его и дайте напиться, - сказал он стоящим вокруг него охотникам, чуть было не потерявшим сегодня своего друга.
Беловолосый человек встал, оглядел всех твердым взглядом и, заложив руки в рукава своего одеяния, пошел прочь, к аккуратной арке, выложенной из темного камня, за которой сбегали вниз семьдесят семь ступеней...
Кто-то особенно громко захрапел, и Ворон тут же очнулся от своих видений. Он недовольно поморщился, вздохнул и поднялся с циновки. Оглядевшись вокруг и удостоверившись, что все спят, мужчина тихо пошел в сторону небольшой березовой рощи, которая еще в конце дня привлекла его внимание. Роща была не крупная, но посреди нее имелась поляна практически правильной круглой формы. Лишь увидев ее, шаман тут же вспомнил, что подобные фигуры отлично служат сосредоточением любой энергии. Новые воспоминания пробудили вслед за собой череду других, быть может, не таких красочных, скорее являвшихся уже полученными навыками. Шаман вошел в рощу, встал в середину круга и прислушался.
Ничего особенного, шум ветра, шелест листвы, разные ночные звуки. Мужчина закрыл глаза и попытался почувствовать ночь. Выходило с трудом, но с каждым мгновением восприятие становилось все острее. Он видел, как сок бежит по стволам окружающих его деревьев, чувствовал слабые жизненные импульсы мелких обитателей рощи под ногами, а вскоре ощутил и спящих людей неподалеку. Остановив ток мыслей в своей голове, шаман добился полной внутренней тишины, и, так и не открывая глаз, стал медленно передвигаться по поляне, выполняя древний ритуальный танец - комплекс специальных движений, формирующих сродство с первоначалом. Это знание, как и все прочие, всплыло само собой, разбуженное вместе с другими воспоминаниями.
Тощий мужик Зухар, состоявший в отряде рекрутов Кулая, проснулся от того, что ему нестерпимо хотелось справить малую нужду. Чертыхнувшись, он осторожно выбрался из-под тонкого одеяла и, стараясь не шуметь, выбрался на окраину лагеря, где, ни мало не церемонясь, приступил к удовлетворению своей потребности. Почувствовав несказанное облегчение, он решил, что ночная прогулка пойдет ему на пользу и направился к небольшой рощице, видневшейся недалеко. Однако чем ближе он подходил к ней, тем сильнее закрадывалась в его душу какая-то непонятная тревога. Вскоре Зухар был уже так близко, что мог различать отдельные листья на деревьях, как вдруг он заметил какое-то движение. Мужик подобрался ближе и, удивленно открыв глаза, уставился на то, что предстало его взору. На поляне, залитой светом звезд, кружился в невообразимом танце беловолосый чужак, которого Кулай притащил пять дней назад и положил на телегу. Серебряные волосы взвивались и опадали, руки и ноги мужчины выписывали странные фигуры, а воздух вокруг него, казалось, уплотнился и помутнел.
Шаманы называли этот комплекс энергетических движений "танцем вечности". На протяжении всего своего двадцатилетнего обучения, юные шаманы постигали все новые движения, и лишь тогда, когда они становились достойными получить знак зрелости, юноши исполняли весь танец от начала до конца. Самое удивительное было то, что у каждого он был свой. Базовые движения были для всех одинаковы, но каждый вкладывал в это свою душу, и так, как не бывает двух одинаковых душ, не было и двух одинаковых танцев.