Равнодушно фиксировал «Видеоайз» происходящее в комнате мертвых хозяев. И чуждую, никогда прежде не звучавшую здесь речь, и странное одеяние гостей…
Мужчина чуть наклонился над синегубым трупом дипломата Антареса. По лицу его промчалась волна разных чувств — от брезгливости и отвращения до страха.
— Неприятно смотреть на себя дохленького, дорогой? — со всей язвительностью заметила спутница.
Александра лишь хмыкнула. Антарес-2 хмуро взглянул на отдаленную копию умершей Сэндэл:
— Сделайте одолжение, помолчите!
— А вы меня не затыкайте!
— Помолчите оба! — вмешалась Александра, раздвигая их и шагая к кровати. — Вам работать в паре, господа артисты, так что прошу этого не забывать и прекратить ваши склоки.
Сэндэл-2 многообещающе покосилась в сторону Антареса и не преминула возразить:
— Чтобы мне работать с ним в паре и изображать эту… куклу… нужно будет пройти через множество операций. А мы так не договаривались.
Коваль, которая злорадно сверлила взглядом безжизненное, но по-прежнему безукоризненно красивое лицо истинной Сэндэл, резко выпрямилась:
— Все дело в цене, как я полагаю?
— А вы считаете, что я согласилась на эту авантюру ради идеи и бесплатно? Это не роль в кино, и рисковать здесь придется по-настоящему. Идейные дома остались, в войнушки играть, уважаемая госпожа заместитель форсэлдера! И то, что вы наравне с мужчинами дорвались до этого звания, не дает вам права…
— О, да заткнетесь ли вы, тупица? Вы только и умеете, что своим любовникам, которые вас чем-то обидели, подсыпать отраву!
Услышав это, Лже-Антарес протестующее взмахнул руками:
— Так, а теперь и я требую доплаты! За вредность.
— Ага, а также за злобность, за жадность и за зависть! — тут же отпарировала Сэндэл-2. — Как вы мне осточертели, я лучше пойду переодеваться.
Когда она покинула спальню, двойник Антареса, осторожно придвинулся к уху Александры:
— Она что, правда своих любовников — того?..
Коваль закатила глаза и с тяжким вздохом призналась:
— Господи, до чего же вы, властолюбивые трусы, мне надоели! Положа руку на сердце, скажу: здешним мужчинам вы и в подметки не годитесь… Готовьтесь к спектаклю, господин Антарес. От вас ждут многого, господа лицедеи, не ударьте лицом в грязь…
— Если бы за это давали «Оскара», я бы не сомневался… — и, несмотря на то, что Александра вышла, двойник Антареса в задумчивости вертел руками над головой и продолжал бормотать: — А так… отрава… любовники… Всегда говорил, что все женщины — с-с-стервы, и держаться от вас надо подальше! Амбиции, амбиции и снова ам…
Ворчание фальшивого дипломата стихло за дверями комнаты, свет погас, отключился и «Видеоайз».
9. За что убивают память…
Фауст, взгорье Каворат, «Ничья» земля, май 1002 года
Нике снился дом и люди, которых она знала и любила. И если бы ей предоставили выбор, она осталась бы во сне. Но выбора не было, а измученная Зарецкая, широко раскрыв глаза, долго не могла вспомнить, где находится. Долго — несколько мгновений, которые для нее растянулись на целую вечность, полную кошмаров.
Проклятые монахи… Келья-тюрьма. Свирепая боль, мучившая несчастную роженицу почти сутки и опять вступившая в права сейчас — из-за нее-то и проснулась Ника, всю ночь терзаемая схватками. Тут же в памяти ожил и крик того, кто едва не убил ее, прорываясь на свет.
Зарецкая тихо затряслась от плача. Почему только «едва»? Когда кончится это измывательство над ее обезображенным телом и растоптанной волей? Почему эта чужеродная сущность, столько времени копошившаяся в ней, вчера не убила ее до конца, увенчав тем самым свой триумф? Та женщина, которую Ника встретила здесь, ошиблась: кроме ужаса и брезгливости, внутриутробные движения младенца у Зарецкой ничего не вызывали. Когда она воображала, кем мог быть его папаша, ей становилось тошно: пусть даже если это и не монахи, которых она теперь люто ненавидела, то любой другой чужак казался не лучше них. Впрочем, как и сам издевательский способ, к которому ее принудили…
Серый вошел бесшумно. Как всегда угрюмо взглянув на Нику, поставил перед нею на табурете какое-то варево в убогой миске. Дождавшись его ухода и еще не подозревая о главном открытии, которое ждало ее сегодня, Ника приподнялась на локте. Со стоном закусила губу, когда боль пронзила ее до пят, а после, выстрелив подобно раскаленному гейзеру, вгрызлась в мозг. Перетерпев болевой пик, Зарецкая дотянулась до ложки и, стараясь поменьше двигаться, стала медленно, нехотя, есть похлебку. Если уж выжила после такого испытания, нужно выкарабкиваться и искать способ бегства. Теперь ей не будет мешать слабость, тошнота и удушающе громадный неуклюжий живот. Она не покажет тюремщикам, что набралась сил, а когда они совсем потеряют бдительность, предпримет вторую попытку к бегству. Главное — вернуть свое тело хотя бы в условную норму. О прежнем тренированном состоянии речи уже не шло: мышцы пресса разорвались безнадежно, это она поняла давно, заметив лиловые рубцы на боках, бедрах, уродливо раздутом животе и ноющей груди. Теперь каждый разрыв давал о себе знать разрядом электрической боли. Но ведь раньше с этим женщины как-то жили? Значит, и теперь, чуть погодя, можно будет свыкнуться, прийти в себя и сбежать.
«А этот, Чужой?» — спросило что-то в голове. Ника вспомнила разговор с той женщиной. Вот и он пожаловал — Животный Инстинкт. Здравствуйте, тебя нам только не хватало!
Едва она доела и бессильно упала обратно в постель, серый монах материализовался в келье, собрал посуду и бросил через губу:
— Сейчас принесут кормить. Готовься.
— Что принесут?
Вопрос остался без ответа. Лишь коротким презрительным взглядом провинившийся монах выказал свое отношение к женщинам вообще и к отлынивающей от прямых бабьих обязанностей Нике Зарецкой — в частности. Хотя, если та тетка не соврала и на Фаусте живут исключительно представители мужского пола, то откуда этому нелюдю знать о том, чего должны и чего не должны женщины?
— Тварь! — без энтузиазма прохрипела заточенная вслед серому. — Хоть бы в Содружестве добрались до вас, негодяи проклятые, и взорвали к дьяволу вашу омерзительную планетёнку! Как я вас всех здесь ненавижу…
Ника снова вспомнила Землю. Как ее водили в Парк Иллюзий в Париже, где отец, проиграв маме в споре День выполнения всех желаний, изображал чародея. «Угодил ли вам недостойный джинн, о, мои повелительницы?» — складывая руки на груди и кланяясь, вопрошал он. А потом все трое хохотали друг над другом. На следующий день мама проиграла папе. И… кажется, тогда они наняли для Ники няню-андроида, сами же куда-то уехали до позднего вечера — словом, это было нисколько не интересно. Зато вернулись они оба весьма довольные.
Какие прекрасные люди жили в ее родном мире!
Зарецкая всхлипнула, а память подсунула ей еще одно невыносимо чудное воспоминание из жизни, которой у нее больше не будет никогда. Их последнее свидание с Домиником Лагранжем. Потом они с Феликсом, старшим братом Доминика, отвезли ее в аэропорт, но на флайер Ника все равно опоздала. Увы, братья не могли ждать, спеша куда-то по служебным делам, поэтому, высадив ее, тут же уехали. Чтобы не доставлять им хлопот, девушка решила без звонка Доминику ехать в Москву автостопом. И, к несчастью, подвернулся тот злополучный транспортер, водитель которого, Тибальт, взял ее попутчицей…
— Нет! — зарыдала Ника, в тысячный раз вспоминая ослепительную вспышку в траве у подмосковной трассы. — Почему я? За что? Кому я делала плохое? За что?
— Ну, будет тебе реветь! — послышался знакомый женский голос, настолько бодрый и веселый, что это выглядело надругательством над душевным состоянием Зарецкой и совершенно не вязалось с сырым каменным склепом. — Покайся и спасешься!
Ника обеими руками отерла глаза, и едва спала слезная пелена, взгляд различил ту необъятную тетку, с которой они разговаривали несколько месяцев назад. В дверях, позади неожиданной гостьи, стоял молодой монах, охранник и по совместительству теткин любовник, однако заходить внутрь он не собирался.