Я почувствовала странную боль, увидев его руки, и поняла, почему его прозвали Эль Мочо, искалеченным. У него на каждом пальце не хватало по одной фаланге.
- Федерико Мюэллер находится в моем доме, — тихо сказала донья Мерседес. — Музия привела его к моей двери.
Лукас Нунец медленно повернулся ко мне. В узком лице мужчины, в его блестящих глазах была такая сила, что я съежилась.
- Она с ним связана? — строго спросил он, отводя от меня свой жгущий взгляд.
- Никогда в жизни музия не видела Федерико Мюэллера, — заметила донья Мерседес. — Но она привела его к моей двери.
Лукас Нунец прислонился к стене.
- Если он в твоем доме, значит я должен убить его, — произнес он сильным шепотом.
Донья Мерседес и Леон Чирино подхватили его под руки и повели в одну из комнат.
- Кто он, Федерико Мюэллер? — спросила я Канделярию.
- И что он сделал?
- Ну, музия, — сказала она нетерпеливо. — Я всю дорогу рассказывала тебе о тех ужасных вещах, которые натворил Федерико Мюэллер. — Она взглянула на меня в полном недоумении и недоверчиво покачала головой. Несмотря на мои настойчивые просьбы повторить рассказ, она больше ничего не сказала.
Когда мы вернулись домой, вместо того, чтобы отдохнуть в гамаке, Мерседес Перальта попросила меня и Канделярию присоединиться к ней в ее рабочей комнате. Она зажгла на алтаре семь свечей и, встав за складками голубой мантии Вирджинии, вытащила револьвер.
Я в ужасе очарованно смотрела на то, как она ласкает оружие. Донья Мерседес улыбнулась мне и вложила револьвер в мои руки.
- Он не заряжен, — сказала она. — Я разрядила его в день твоего приезда. Я знала, что больше не нуждаюсь в нем, хотя и не предполагала, что ты вернешь мне его назад. — Она подошла к своему стулу и села, глубоко вздохнув. — Этот револьвер хранится у меня почти тридцать лет, — продолжала она. — Я хотела убить из него Федерико Мюэллера.
- И ты должна сделать это сейчас! — прошипела Канделярия сквозь стиснутые зубы.
- Я знаю, что делать, — продолжала донья Мерседес, игнорируя ее замечание. — Я буду заботиться о Федерико Мюэллере до тех пор, пока он жив.
- Великий Бог! — вскричала Канделярия. — Ты сошла с ума?
Детский взгляд невинной надежды волной нежности заблестел в глазах доньи Мерседес. Она внимательно оглядела нас и подняла руку, призывая к молчанию.
- Ты привела Федерико Мюэллера к моей двери, — сказала она мне. — И сейчас я знаю, что здесь нечего прощать. Нечего понимать. Он вернулся для того, чтобы я осознала это. Вот почему я никогда не буду вспоминать о том, что он сделал. Он умрет, но не сейчас.
XXV
В доме было несколько пустых комнат, но Федерико Мюэллер спал в узком алькове за кухней. Туда едва входила раскладушка и ночной столик.
Он категорически отклонил мое предложение съездить с ним в Каракас, чтобы привезти его вещи. Он сказал, что в настоящее время для него нет ничего ценного. И все же он был очень признателен, когда по подсказке доньи Мерседес я купила ему несколько рубашек, пару брюк и туалетные принадлежности.
Так Федерико Мюэллер стал одним из домочадцев. Донья Мерседес баловала его. Она потакала ему во всем. Каждое утро и каждый раз после обеда она лечила его в рабочей комнате. Каждую ночь она давала ему валерьяновое зелье, смешанное с ромом.
Федерико Мюэллер никогда не покидал дома. Он проводил все время либо в гамаке во дворе, либо в разговорах с доньей Мерседес. Канделярия игнорировала его присутствие; он поступал так же с ней и со мной.
Однажды Федерико Мюэллер заговорил со мной по-немецки, сначала неуверенно, с трудом подбирая слова. Но вскоре он приобрел полную уверенность в языке и больше никогда не говорил со мной по-испански. Это его изменило до неузнаваемости. Словно все его проблемы, какими бы они ни были, заключались в звучании испанских слов.
Канделярия была сначала слегка удивлена, услышав иностранную речь. Понемногу она начала задавать ему вопросы и, в конце концов, поддалась его врожденному обаянию. Он научил ее немецким детским стишкам, которые Канделярия напевала целые дни с безупречным произношением. А он повторял мне снова и снова все то, что говорил донье Мерседес в ночь, когда вернулся сюда.
* * *
Как и в прошлую ночь Федерико Мюэллер проснулся от своего крика. Онсел на постель, прижимая спину к стене, пытаясь спастись от этого лица. Но оно приближалось к нему, все ближе и ближе, так, что он мог видеть жестокие насмешливые огоньки в глазах мужчины, эти золотые зубы, распяленные в диком хохоте. За ним стояли другие лица людей, которые всегда населяли его кошмары: лица, искаженные болью и ужасом. Они всегда кричали в агонии, умоляя о пощаде. Все, кроме нее. Она никогда не кричала. Она никогда не отрывала свой пристальный взгляд. Он не мог этого выдержать.