— Простите, милорд, к чему вы ведете?
— Моя честь обусловлена принадлежностью к роду Агаты и семье Ориджин. Я стараюсь быть достойным агатовской крови. Отсюда, кстати, и берется слово «достоинство». Но вот, например, Кид — тот юноша из Спота, «хороший денек». Он — простолюдин из обычной семьи, землею не владеет, вассальной клятвы не давал. Зачем ему высоко нести себя? Он не имеет звания, которому нужно соответствовать.
— Он носит звание человека. Самое высокое из возможных.
— Философия, — хмыкнул Эрвин с легким пренебрежением. — Каждый морален, поскольку горд быть человеком?
— Да, милорд.
— Это ерунда. Ни к чему не мотивирует неотъемлемое звание. Дворяне боятся потерять титул, священники — чин, мастера — грамоту от гильдии. Но человеком ты будешь в любом случае! Главное ходить на двух ногах и не хрюкать, а все остальное — можно.
— Не в страхе же дело, милорд! Поймите: Человек — великое творение богов! Нужно лишь осознать свою ответственность. Мы родились Людьми, а не свиньями или псами. Разве это не причина, чтобы быть человечными? Неужели без титула этого не понять?!
Давил разгорячился, что редко с ним случалось. Эрвин заметил:
— Дело касается лично вас, не так ли? Вы — актер из семьи актеров. Простите, отче, ваш род совсем не высок — ниже только воры и путаны. Поэтому вам так важно доказать, что каждый человек благороден?
Если Эрвин и задел его, Давид не подал виду:
— Я всего лишь живу согласно своим убеждениям. Коль верю, что Человек — высокое звание, то и стараюсь быть достойным, несмотря на низкое происхождение.
— Не держите зла, — попросил герцог. — Я признаю ваши достоинства, но вы — исключение. Мораль среди низкородных — редкость, а не правило.
— А отчего так, милорд? Не потому ли, что голод — не тетка? Бедняк сделает все, чтобы выжить. Мораль ему не по карману.
Эрвин заметил приближающегося Хайдера Лида. Лицо и походка капитана выдавали возбуждение.
— Я не против пищи для бедных. Будут деньги, накормлю всех подряд, — сказал герцог, чувствуя в душе огонек надежды. — Я против оружия в руках подонков.
— Милорд, пленник очнулся!
Хайдер Лид был возбужден аж до блеска в глазах. Его поза выдавала нетерпение — сорваться и бежать назад, к пленнику. Он явился лишь потому, что имел приказ: доложить сразу, как шаван придет в сознание.
— Он может говорить?
— Да, милорд, и даже понимает по-нашему. По глазам вижу, что понимает. Но корчит из себя дремучего дикаря, чтобы избежать допроса.
— Хорошо, капитан, я побеседую с ним.
Лид кашлянул.
— Милорд, в этом нет нужды. Позвольте мне произвести допрос, я справлюсь наилучшим образом. Даже не сомневайтесь, все из него вытрясу!
— Не сомневаюсь, капитан.
Эрвин поднялся и накинул плащ. Странно в Степи: как бы ни жарило днем, к вечеру становится зябко.
— Милорд, простите… — Лид замялся. — Я думаю, вам не стоит присутствовать. Пленник располагает знаниями о том, как стрелять из Перста. Нам нужно получить эти сведения. Я хочу применить надежные методы. Они могут быть неприятны для вас.
Ах, если бы требовались только знания!..
— Нынче не будет никаких методов. Я только поговорю с ним.
Эрвин зашагал в ту часть лагеря, где встали на ночлег Лидские Волки. Капитан нагнал его и сказал с нажимом:
— Милорд, простите мои слова, но у вас доброе сердце. В разговоре пленник ощутит, что вы не любите мучить людей. Его страх ослабнет, что усложнит мне работу.
— Вряд ли, — обронил герцог.
Шаван лежал, надежно спутанный ремнями. Вооруженная Перстом рука была отведена за голову и привязана петлею к шее с таким расчетом, что любое движение удушало пленника. На голом боку темнела рана. Она выглядела пугающе хорошо: не кровоточила, не гноилась, края даже начали рубцеваться. Первокровь сделала дело!
Эрвин подобрал седло, снятое с чьей-то лошади. Положил за головой пленника, сел так, чтобы смотреть сверху ему в глаза. Черные зрачки шавана цепко следили за каждым движением. Он не избегал взгляда северянина, а значит, был не особенно испуган.
— Как тебя зовут?
Шаван издал ряд малопонятных звуков.
— Вряд ли это твое имя. Вероятно, ты говоришь на рейском наречии: «Я не понимаю». Уверен, что ты лжешь. Пауль говорит на поларийском, он не вручил бы Перст Вильгельма парню, чьей речи не понимает.
Шаван разразился потоком слов. Эрвин уловил среди них только: «Пауль» и «Гной-ганта». Голос шавана звучал дерзко и даже грозно.
— А сейчас, надо полагать, ты говоришь, что ужасный Гной-ганта отомстит за тебя и всех нас уложит в пыль. Уверяю, это не так. Пауль ушел туда, где ожидал меня встретить: к Славному Дозору. Поняв свою ошибку, он все равно не вернется, поскольку спешит в Уэймар. Меня преследует только ганта Ондей.