— Идовски хитер, — говорила себе Аланис, — но не хитрее Эрвина и не лучше меня. Мы — внуки Агаты, а он — простой головорез!
Опровергая ее слова, в круг въехал разведчик с докладом:
— Гной-ганта, удача на нашей стороне. Нетопыри дали себя заметить. Три батальона под флагами Ориджина в двадцати милях к северу от нас. Наверное, они тоже заметили орду.
— Почему так думаешь?
— Они отходят к Славному Дозору. Боятся нас!
— Ты видел вымпел полководца?
— Да. На нем герб Снежных Графов.
— У тебя острый глаз и хороший конь. Но почему ты не встал передо мной на колени?
Шаван ударил себя в грудь кулаком:
— Гной-ганта, я хочу быть лучшим воином твоей орды! Хорошо сражаюсь верхом, хуже — на ногах, а на коленях — совсем плохо.
Пауль спросил имя разведчика. Его звали Алишер.
Когда Алишер ушел, Пауль вновь двинулся вперед, а с ним вместе тронулась и вся орда. Известие о северянах ничего не изменило.
Ганта Корт осмелился дать совет:
— Послушай, Гной-ганта… Северян три батальона, это много, но нас в шесть раз больше, да еще Персты Вильгельма. В поле все преимущества за нами. А вот когда они скроются в Славном Дозоре, сложно будет их расколоть. Не лучше ли пришпорить коней и нагнать врага в степи?
— Нет, — сказал Пауль.
И все. Одно слово — нет. Три батальона кайров — сила, способная пройти Рейс насквозь, — даже не заставила Пауля задуматься.
— Он просто не пойдет в Славный Дозор, — услышала отраженная в зеркале Аланис. — Зачем ему туда? Шаваны хотят грабить Север, вот и двинутся на Север вдоль Дымной Дали. Лиллидей засядет в крепости, мы пройдем мимо, вот и все.
Отраженная Аланис была бледна, несмотря на жару. Она предчувствовала нечто очень скверное.
От бывшей бригады осталось только четыре человека. Каждому Пауль определил особую роль.
Кнут стал именно кнутом: орудием наказаний. Если кто-то из шаванов вызывал недовольство Гной-ганты — хоть и редко, но такое случалось — то Пауль звал Кнута и указывал на виноватого. А Кнут просто говорил:
— Тебе больше не место в орде. Садись на коня и уезжай. Ты недостоин быть с нами.
Никого не били и не убивали, изгнание считалось самым тяжким из наказаний. И верно: шаваны боялись его, как конь — змею. Принимались уговаривать и умолять, предлагали Кнуту взятки. Тот был непреклонен и следил, чтобы виновник уехал прочь.
Бывало, некоторые потом возвращались. Вливались в орду, надеясь, что их не увидят, а когда заметят — все уже забудется. Дважды Кнут замечал таких. Он заставил их спешиться и росчерком плети раздробил ноги и руки. Орда ушла дальше, оставив за собой умирающие обломки.
Муха был для Пауля лишней парой глаз. Чего не видел сам Гной-ганта, о том докладывал Муха. Он легко находил с людьми общий язык, с ним делились сведениями и слухами. Ни разу никого не наказали по доносу, взыскания налагались только за то, что Гной-ганта видел лично. Но иногда, узнав что-нибудь об одном из шаванов, Пауль звал его к себе:
— Ты — хороший всадник. Как твое имя?
Шаван назывался, и Пауль разрешал ему несколько минут ехать рядом, внутри круга ханидов. Близость к Гной-ганте была лучшею, самой ценной из наград. Не считая, конечно, владения Перстами.
А лучницу Чару Пауль называл своей молнией. Она овладела Перстом еще в Рей-Рое, буквально за день, будто была рождена для него. Кнут и Муха стреляли пока что лучше Чары, но было ясно: стоит ей набраться опыта — и она станет самым грозным воином орды.
— Покажи, как ты это делаешь, — говорил Пауль жадно, с похотью, будто велел ей раздеться и поласкать саму себя.
— Цель? — спрашивала лучница.
Он указывал птицу в небе или подбрасывал вверх комок земли. Чара делала вдох — и стреляла. В отличие от всех солдат бригады, она не поднимала руку, а била снизу, от бедра. Коротким движением сгибала локоть и метала в небо огонь. По неопытности Чара промахивалась — но тут же делала второй, третий выстрел с такой скоростью, что вся очередь занимала один вдох. Ни одна цель не доживала до второго вдоха лучницы.