— Едет, он едет!..
Крик сотен глоток выдернул Давида из раздумий. Они с Мердоком уже стояли перед замком, в окружении толпы нортвудцев. От белых полос на одежде рябило в глазах. Врата цитадели были открыты, перед ними располагался заслон из рыцарей в доспехах. А за спинами воинов показались всадники. Четверо на вороных конях также были обычными рыцарями и не представляли интереса. Крики толпы вызвала пара всадников на белых лошадях: граф Элиас Нортвуд и средний сын Хорас.
— Седой граф! Седой граф! Седой граф!..
Вопли медведей повлияли на Элиаса: он ссутулился, скорчился, будто силясь стать незаметным, и дернул поводья, чтобы сбежать обратно в замок. Один из рыцарей поймал белую лошадь под уздцы и вытащил графа из ворот, на радость бушующей толпе.
— Слава седому графу! Баранам — смерть!
Старик выглядел испуганно и жалко. Кожа имела восковый цвет, глаза запали так глубоко, что превратились в черные ямы. Жидкая бороденка отросла до груди и напоминала сосульку. Челюсть перекосилась вправо, будто с той стороны недоставало многих зубов. Видимо, Крейг отделал отца прежде, чем бросить в темницу. Эту догадку подтверждал и сломанный нос.
Элиас поднял руку и что-то пролепетал. Тихий голос потерялся за шумом толпы. Медведи сочли, что граф сказал нечто хорошее, и разразились криками:
— Урааа! Слава Нортвуду!
Старик зажал себе уши — очевидно, вопли причиняли ему боль. Хорас вступился за отца:
— Эй, дураки, закройте рты! Граф говорит!
Голос сорвался и дал петуха. Хорас Нортвуд тоже был разбит и подавлен, как отец. Их обоих вытащили из темницы, вымыли, причесали, бросили на свет. Они ощущали себя мертвецами, силою темной магии поднятыми из могилы. Сердце Давида сжалось от сочувствия:
— Бедные люди…
Наконец, граф набрался силы на несколько громких слов:
— Здравия вам, нортвудцы. Слава Сьюзен…
— Дааа! Урааа! Седой граф!
— Скорблю о смерти сына. Он сложил голову…
Граф закашлялся и не договорил. Да и не нужно было — толпа уже кричала:
— Он был бараном! Туда и дорога! Слава тебе, седой граф!..
Старика скорчило. Он едва не выпал из седла, соседний рыцарь помог удержаться.
— Дело плохо… — прокашлял граф, — но мы справимся. Как-нибудь проживем…
— Все из-за баранов! Бей их! — закричали из толпы.
Другие голоса спросили:
— А как будем с Избранным? Мы друзья?
— Не разлей вода, — вместо отца буркнул Хорас.
Сарказм, похоже, не был понят.
— Да, за Избранным сила! Он победит! Хотим в его войско, позволь нам, седой граф!
Элиас трясущейся рукою вывел спираль:
— Благословляю, ступайте…
Давид прочел недосказанное: «…только оставьте в покое». Священник попросил:
— Пойдемте отсюда, кайр Мердок. На это больно смотреть.
Северянин хмыкнул:
— Голубиная душа у вас, отче.
Кайр Мердок был нарочитым соглядатаем, Давид полагал, что есть и другие — тайные. Он обнаружил их лишь у самого храма, буквально за шаг до цели. Два кайра из числа Лидских Волков, обоих он знал в лицо, но не замечал всю дорогу через город — так ловко они сливались с потоком прохожих. Давид озадачился: как быть? Он-то надеялся сбросить хвост в толпе у замка, а Мердока просто обмануть. Этот кайр — служака из дальнего гарнизона, интриги для него — темный лес. Но люди Хайдера Лида — иное дело. Именно Лидские Волки помешали Давиду передать сообщение в Фейрисе. В церки тамошнего аббатства он только выслушал проповедь и подал пару знаков. «Ориджин здесь с полутора ротами» — вот все, что удалось передать тайком от лидцев. Сейчас требовалось сказать гораздо больше. Герцог Эрвин направляется в Первую Зиму. Он подобрал дополнительные отряды и Перст Вильгельма, взял в заложницы дочь графа Флеминга. И главное — Кукловод до сих пор не обнаружил Эрвина! Герцог сможет тайно прибыть и в Первую Зиму, и — с помощью Флеминга — даже в земли Кукловода. Правда, три роты кайров с одним Перстом не дают шансов на победу. Зато они могут захватить визитера!
Деревянная церквушка была почти пуста. Проповедь привлекла только стайку старух, пару монахинь да мамашу с мелюзгой. У остальных горожан нашлись дела поинтересней: бить и грабить себе подобных, собираться вдогонку за Избранным, чтобы с ним вместе ограбить еще кого-нибудь. Но отец Давид не питал неприязни к этим людям: он вырос бы таким же на их месте. Никто из людей не рождается хуже остальных.