— Раз обоняние подводит, придется отрезать им носы.
— Не лучше ли извиниться и вымыть паркет?..
Адриан смерил шута пристальным взглядом:
— Больно ты дерзок, мой друг. Проверим твою удачу.
Он грохнул стаканом по столу, выпало пять-шесть. Менсон выкинул пять-четыре.
— Как видим, тебе не везет. Потому тщательней следи за речью… Имеешь еще вопросы?
Менсону вспомнилось: в точно такой же ситуации он велел жене держать язык за зубами. Но Карен тогда не смолчала. Не смолчал и он теперь.
— Минерва помиловала графиню Нортвуд. Ты повесил.
— С каких пор ты волнуешься о ней?
— Я о себе забочусь, владыка. Мне-то казалось, слово императора нерушимо. Даже новый правитель не может казнить того, кого пощадил прежний. Братец Телуриан помиловал меня: заменил плаху эхиотой. Как я понял, ты видишь за собою право взять меня и вздернуть?
— Ты сравнил змею с конем. Змея — ядовитая гадина. Хоть наказывай ее, хоть милуй — она будет опасна, пока жива. Хороша лишь та змея, что рассталась с головою.
— А коня можно впрячь и пахать, он все стерпит…
— Не по нраву мне твои намеки, колпак.
— Да какие уж намеки. Пр-ррямей некуда.
Менсон бросил кости в стакан и принялся трясти. Стук звучал все быстрей и бойчее, будто кости пустились в пляс. Стакан прыгал, вертелся меж ладонями. В последний раз крутанув над головой, Менсон грянул его на стол. И спросил:
— Владыка, ты знал, что Карен жива?
Вопрос не допускал разночтений. Ответ прост, как удар топора: либо «да» — либо «нет».
Но Адриан отчего-то замешкался. По странной паузе произнес:
— Я не знал.
— А если бы знал, то вернул бы ее мне?
— Конечно, друг мой.
Владыка никогда не лгал шуту. Менсон привык не просто верить его словам, а опираться на них, словно на камни мостовой. Но сейчас захотелось уточнить:
— Ты не врешь?
И тут вернулась еще одна давняя болячка: воспринимать слова картинками, а не звуками. Шут увидел, как изо рта императора вылетел шмель. Затем еще несколько. Жужжащий рой завертелся вокруг головы Менсона, и каждый норовил ужалить его в лоб.
Шут замахал руками и побежал прочь…
Леди Карен и Форлемей вместе занимались рукоделием. Жена штопала чулки, ординарец зашивал рубаху хозяина. Оба выронили иглы, когда шут влетел в комнату, лупя себя по голове.
— Любимый, что с тобой?!
— Покусали!
Она уложила его, осмотрела.
— Ничего не вижу…
Форлемей догадался:
— Колпак, родной ты мой! Старое вернулось, да?
— Что вернулось? — ахнула Карен.
— Салат в мозгу. Все со всем путается: звуки с картинками, слова с чувствами. Не покусали его, а обидели. Правда, Колпак?
Менсон отогнал последних шмелей и стал успокаивать жену:
— Ничего страшного, я так десять лет жил, и ничего. А хлебну из пузырька — так совсем все пройдет. Дай-ка мне его…
— Любимый, не нужно!
— Всего разочек, чтобы тебя не пугать. Форлемей, найди пузырек!
Ординарец пошел рыться в поклаже. Карен испуганно глядела на Менсона. Муж обнял ее, погладил по спине.
— Карен, какой сейчас день?
— Кажется, четверг…
— Я тебе во вторник говорил комплимент, правда?
— Было дело.
— Нехорошо мужчине частить с похвалами, ну ладно, скажу кое-что. Помнишь, мы с тобой спорили об Адриане? Похоже, ты была чуточку, на волосинку права.
Леди Карен поцеловала его. Затем попросила Форлемея:
— Будьте добры, поищите пузырек в коридоре.
— Но он-то не там, а здесь!
— Именно поэтому в коридоре вы будете искать его долго.
Ординарец вышел, закрылась дверь. Леди Карен тихо сказала мужу:
— Я послала брату шифрованную волну.
— Какую еще волну?!
— Написала, что здесь развелись шмели. Брат знает пасечника, который найдет на них управу.
Менсон пожевал конец бородки и буркнул:
— Тьфу на тебя. Я сказал: ты на волосок права, а не на целую косу!
Стрела — 9
Начало ноября 1775 г. от Сошествия
Беломорье (герцогство Ориджин)
Леди Агния Флеминг пребывала в сильном замешательстве. Впервые за год ее навестила старшая дочь — Молли. Это было тем более радостно, что вот уже полгода, от самой Весенней Зари, леди Агния не покидала замок. Визит дочки мог развеять скуку… но почему она приехала без мужа?
— Родная, все ли хорошо у лорда Велентайна? Здоров ли он?
— Маменька, не беспокойтесь совершенно! Мой любимый жив и здоров, и был удостоен особенной почести от графа Бенедикта.