— Отчасти вы правы, Виолетта: кто-то кого-то взял в плен.
Меч — 9
Начало ноября 1775 г. от Сошествия
Лид, герцогство Ориджин
— На этих землях всегда воевали, как пить дать. Бились на славу, не так, как сейчас. Без Перстов этих окаянных, и без лишних полчищ — всему знали меру. Держал наш граф шестьсот мечей — то бишь, кайров, значит. Были еще греи, вольные стрелки, конюхи, повара, землекопы — эти все звались «чудь», их никто не считал. Воины — только двуцветные…
Джоакин мало что видел вокруг себя, а понимал еще меньше. Пол-лица опухло, глаз заплыл, на коже вздулись волдыри. Корка синяков и ожогов отгородила его от мира. Внутри себя он чувствовал ясно: здесь шатается, тут жжет, там свербит; лежишь в строго выверенной позе, пошевелишься на дюйм — проснется боль. Но внешний мир покрывался туманом, голоса звучали глухо, фигуры расплывались. Из тумана возникала старуха и принималась вещать:
— Каждой весною, как снег сойдет, так и пора воевать. Двести кайров оставались стеречь город, а четыреста шли куда-нибудь: или в Майн, или в Стил, или в Первую Зиму. Иногда в Беломорье, но это редко. Вот идет наш лорд с четырьмя сотнями, и тут навстречу ихний лорд, а с ним полтысячи двуцветных. В замках-то не любили сидеть, коли войска хватало — выходили в поле…
Джоакин силился вникнуть: что за старуха? Откуда взялась, зачем нужна? Морщинистая, как сушеное яблоко, древняя, как фундамент под лидским замком. Голосом так скрипит, что кажется, вот-вот протрет себе глотку словами и окочурится на месте. Но куда там! Не думает она помирать, все бродит вокруг джоакиновой койки и болтает без умолку, не заткнешь:
— Встретятся, значит, четыре наших сотни против ихних пяти. Съедутся лорды и решают, как дальше. Сперва скажут, за что воюют. Один говорит: «Возьму с тебя бочку серебра», а другой: «Нет, это я у тебя возьму младшую дочку, мне племянника женить». Потом обсудят положение. Скажет один: у меня позиция лучше, обход туда-сюда, холмик так, река этак. И тот может согласиться: верно говоришь, признаю твою победу. А может ответить: зато у меня кайры лучше. Тогда, значит, надо сравнить…
Джоакину говорить не хотелось: опухоль на роже мешала открывать рот. Только ради питания он готов был напрячься и раздвинуть челюсти. Но в данный момент его как раз кормили из ложки, а коль уж все равно рот раскрылся, то можно и спросить:
— Ты кто, бабка? Откуда взялась?
— Енто ты взялся сынок, а я тут всегда была. Своим молоком старого графа вскормила. Не того графа, что теперь, а егойного отца…
— Что ты здесь делаешь?
Путевец задал вопрос — и только тут сообразил: ложка-то не сама ему в рот попадает. Ее-то, ложку, подносит старушечья рука. А еще совсем недавно кто-то умыл его влажной тряпкой. Тоже, поди, тряпка не сама собой в воду окунулась. По всем признакам получается, странная старуха ухаживает за ним. Молодец, Джоакин, сделал правильный вывод!
— Жуй, а не болтай, сынок. Думаешь, как сравнивали кайров? Да вот как. Пройдет наш лорд перед ихним войском и выберет наугад восемь воинов. А ихний лорд выберет восемь из наших. Крест накрест, значит. Потом сходятся восьмерки и бьются как умеют. Это звалось: поединок святой дюжины. Чья восьмерка первою легла, тот лорд и проиграл. Выплачивает, что запрошено, и не спорит. Это вроде как плата за науку: теперь все войско знает, над чем надо работать…
Джоакин подремал какое-то время, а спросонья удивился: постойте, почему же меня кормит северная бабка? Как можно?! Вдруг она шпионка или еще кто похуже?! До того всполошился, что поднял голову над подушкой и повернулся к лорду Мартину. Пускай подтвердит, что нельзя же так!
— Милорд…
Едва он увидел Мартина, как сразу забыл про бабку. Лицо лорда превратилось в багровый мяч, глаза и рот исчезли, оставив по себе три щели. Рука стала куском кровяной колбасы, локтевой сустав вывернулся в обратную сторону. Мартин стонал. Он стонал почти все время, даже сквозь беспамятство. Только Джо доселе не замечал…
А старуха знай талдычила свое:
— Если на кону стояло большое: какой-нибудь рудник или гавань, — тогда уж рубились целым войском. Но и тут порядок был! Каждый лорд по-умному командовал, людей берег, а если видел, что проиграет, — белый флажок кверху. Битве, значит, сразу конец. Раненым помогли, мертвым отдали почести, руки друг другу пожали… Пойми ты, сынок: раньше не бились насмерть! Воевали по чести, а не по злобе. Не пытались друг друга под корень стереть.
Все прочее, кроме бабкиных речей, шло фоном, будто в дымке. Явился лекарь, что-то смутное сказал про Джоакина. Осмотрел лорда Мартина и показал жестом: руку — отрезать. Мартин завопил…