— Да, сожри вас тьма, я пришел в Рей-Рой с миром! Вы атаковали меня, даже не дав сказать. Но мы разбили вас и отняли Перст. Затем я пришел в эту деревню — и пощадил всех жителей, даже тех, кто узнал мою тайну. Вы снова напали…
Еще один пленник пошевелил челюстями. Глас Зимы только этого и ждал. Взлетел искрою и опустился, оставив борозду поперек горла.
— Зачем?.. — удивилась альтесса.
— Он хотел в меня плюнуть.
— А по-моему, просто сглотнул от страха.
— Значит, ему не повезло.
Эрвин шел дальше вдоль строя и говорил все громче, наполняя голос силой и злобой:
— Вы кидаетесь на меня, как чертовы дворовые псы! Гной-ганта — жестокий зверь, и вы лижете ему пятки. А я милосерден — значит, слаб? Вы уверены в этом?
Шаван дернулся — бежать или напасть, теперь не разберешь. Он захлебнулся стоном, когда клинок вонзился в его брюхо. Глядя в глаза умирающему, Эрвин провернул Глас Зимы:
— Как по-твоему, я слишком милосерден?
Тот затрясся в агонии, издал жуткий хрип. Эрвин выдернул клинок, позволив телу упасть.
— Коль вы собаки, мне придется лаять. Скажу на языке, понятном вам. Если снова полезете ко мне — я раздавлю вас, как червей. Если Гной-ганта вернется — раздавлю и его. Если с ним будет сорок тысяч всадников — я положу в пыль всех до единого!
Кузнец Бершан раскрыл рот — и Глас Зимы с радостным свистом метнулся в воздух. Полоса дымчатой стали вошла точно между зубов кузнеца, но не задела плоть. Острие меча остановилось во рту, почти касаясь языка.
— Ты желал что-то сказать? — осведомился Эрвин.
— Прости нас, — сказала жена кузнеца, сгибаясь до самой земли. — Гной-ганта принес беду. Ондей зря пошел за ним.
— Ондей пошел за ним потому, что Гной-ганта — зверь. Но волк — тоже зверь. Намного опасней червя.
Ориджин взмахнул мечом, сметая кровь с клинка, и убрал его в ножны.
— Вы свободны. Ступайте и расскажите всем: вы видели последний раз, когда герцог волков проявил доброту. Это чудо больше не повторится.
Меч — 1
Июль 1775 г. от Сошествия
Уэймар
Едва судорога оргазма прекратилась, Джоакин Ив Ханна вышел из альтессы и откатился в сторону. Перевел дух, смахнул с лица обильный пот. Стояла душная июльская жара, комната напоминала парилку. Джоакин взмок весь, даже волосы слиплись от влаги. Не глядя, он нашарил какую-то тряпку и принялся вытираться. С долею брезгливости покосился на Хаш Эйлиш. Она лежала, впечатанная в койку, обморочно закатив глаза. Костлявое, жилистое тело женщины подрагивало не то в экстазе, не то в агонии. Джоакин поморщился и снова пообещал себе: хватит, сегодня — последний раз. Вытер остатки пота, отбросил в угол мокрую ветошь (то оказалось платье Хаш Эйлиш). Сел, досадливо потянулся к кувшину воды. Как приятно было бы освежиться, опрокинуть кувшин себе на голову… но вода — не для того. Осторожно, чтоб не расплескать, наполнил кружку, выпил до дна. Со двора донесся звук сигнального рога.
Джо стал одеваться, то и дело поглядывая на любовницу. Она не подавала признаков жизни, это злило. Рог повторился, Эйлиш даже не пошевелилась. Джо толкнул ее:
— Вставай уже!
— Аххх…
— Да вставай! Не слышишь, что ли?
— Слыышууу… — выдохнула она и потянулась, чтобы схватить парня за член. Он отбил ее руку.
— Какого черта! Молитва будет, вставай, опоздаем!
Джоакин не боялся опоздания, поскольку не собирался на молитву. Однако расслабленность Эйлиш бесила его. После оргазма его все в ней бесило.
— Ладно, плевать, пойду один.
Он застегивал оружейный пояс, когда Эйлиш, наконец, соизволила встать.
— Возьми меня, сир Джоакин.
— Дура.
— Возьми меня к ней, мой храбрый.
— К кому?
— А к кому ты пойдешь вместо молитвы?
— Хрена лысого.
— Ты мне обещал!
— Не было такого.
— Если не возьмешь, я больше не приду.
— Мне же лучше, — отрезал Джоакин и вышел вон.
С верхушки северной башни открывался такой вид, что захватывало дух. Горстка избранных стояла здесь — в высшей точке замка, Уэймара и всего графства. Сотнею футов ниже притихла толпа, рассеченная надвое крепостной стеною. Внутри замка — челядь и воины Шейланда; снаружи, на Лысом холме — кайры Флеминга и закатники. Тысячи людей окружали башню, теснились у ее подножья, словно волны, бьющиеся о скалу. Уже этой картины достаточно, чтобы ахнуть от восторга. Но стоило перевести взгляд дальше… Замок со всеми фортификациями, с людьми и лошадьми, шатрами и повозками, оружейными пирамидами, пепелищами лагерных костров — все было втиснуто на малый островок, не больше полета стрелы в поперечнике, а вокруг зияла пропасть. В смутной дали за обрывом, подернутые дымкой расстояния и маревом жары, серели крохотные, игрушечные городские кварталы. Уничтожив склоны холма, меч богов стер плавный переход. Пропасть отделяла теперь низкое от высокого, людское — от божественного, простых — от избранных.