— Служаки, — проворчал Джоакин.
Перегнулся, подобрал ком сухой земли, швырнул. Лучник, в которого попало, слабо выругался и остался лежать.
Сразу за вторым валом открылась пропасть. Бездна зияла в трех шагах от дороги — пугающий отвесный срез, подрубленный мечом богов. Узкая полоска земли все еще соединяла Лысый холм с городом — по ней и ехала телега. Впереди, за пропастью, уже ясно виделись дома. Взгляд Джоакина всегда прилипал к одному из них — рассеченному надвое. Половина здания исчезла без следа, оставив вторую раскрытой настежь. Чернела внутренностями вспоротая печка, свисал над пропастью кусок лестницы, остаток окна блестел стеклянной зазубриной. На полу валялось что-то бесформенное, мерзкое. Джо подозревал, что это — тело хозяина дома, вернее, половина тела. Правая или левая — тут уж не разберешь…
Последний рубеж обороны: каменный бастион в самом низу спуска. Возведенный задолго до войны, он чудом избежал удара меча богов, только край стены треснул, когда рядом разверзлась пропасть. На бастионе дежурил Перкинс с двумя дюжинами солдат. Они — первые среди всех встреченных — несли вахту всерьез. Несмотря на жару, никто не снимал брони. Часовые внимательно глядели в бойницы, поглаживая взведенные арбалеты. Блестело оружие, темнели тугие колчаны с болтами, наливался молоком Перст Вильгельма на руке Перкинса.
— Здравия, милорды. Вас уже ждут.
Перкинс махнул своим парням, они взялись за рукоять лебедки. Ворота поднялись, и Джо увидел северян.
Эти парни всегда раздражали его. День ото дня северяне приходили строго одинаковым составом: четверо кайров, восемь греев, одна телега. Всегда располагались на тех же самых точках, будто булыжники мостовой помечены под их ногами. И никогда не подавали даже признака эмоций. С тем же успехом их могла заменить дюжина скульптур, расставленных на площади перед бастионом.
Айви спешился и вышел вперед, следом выехала телега с Мартином, Джо и волчицей. Колеса громыхнули по камню. До войны эта площадь звалась Ремесленной, через нее шли дороги и вверх, к тыльным воротам замка, и на север, за городскую стену, в Холодный город. До войны колеса часто грохотали по здешним камням, а дома вокруг площади стоили немалых денег. Когда возник обрыв, земля под площадью просела. Крайние справа дома рухнули, остальные покрылись сетками трещин. Булыжная мостовая вспучилась, как поверхность штормового моря.
Возница остановил телегу по одну сторону каменной волны, по другую размещалась повозка северян. Кайры пристально глядели на Джоакина.
— Чего пялитесь, ну? — Крикнул Мартин. — Здесь она!
Джо дернул пленницу за ворот, поднимая на ноги; Мартин смахнул с головы мешок.
Иона Ориджин часто заморгала, ослепленная ярким светом. Привыкнув, высоко подняла подбородок, подставила солнцу лицо, с наслаждением вздохнула. Она делала это каждое утро, что тоже бесило Джоакина. Агатовка ломает комедию, нарочно ведет себя так, чтобы нас обвинить! Ах, бедная-несчастная, томится в подземелье, света божьего не видит… На самом-то деле чертова лгунья живет в собственной спальне! Да, не может выглянуть в окно, клетка мешает. Но кто виноват, что ее заперли в клетку? Дикому зверю только там и место!
— Убедились? — Процедил Джоакин. — Она в порядке, цела-невредима. Давайте груз!
Привычно игнорируя его, старший из кайров обратился к Ионе:
— Здравия вам, миледи. Как ваше самочувствие?
— Благодарю вас, я невредима и полна сил. Желаю здравия всем храбрым воинам Агаты.
— Слава Дому Ориджин, — отчеканил кайр.
— Я бесконечно горжусь вами. Ради Праматерей, вы сражаетесь с чистым злом. Светлая Агата держит руку на вашем плече.
— Мы только исполняем свой долг.
— Это не парад! — Гаркнул Джоакин. — Хватит нежностей. Грузите!
Никто и не пошевелился. Северяне ждали приказа от своего офицера, а тот смотрел на Иону. Она выдержала паузу, ощущая себя хозяйкой положения. Наконец, произнесла:
— Не будем задерживать моих провожатых, ведь они голодны. Будьте добры, начните погрузку.
По сигналу офицера двое греев стали перебрасывать мешки из одной телеги в другую. Мешков было мало, без горки, вровень с бортом. И во всех, конечно же, крупа. Проклятые подонки! — привычно подумал Джоакин. За время осады еще не было дня, чтобы он воздержался от этой мысли.
Высокородный заложник представляет собой не только возможность, но и проблему. Джоакин вместе с графом Шейландом убедился в этом первыми же днями осады Уэймара. Если бы графу требовались деньги, Иона стала бы золотым дном, Ориджины отдали бы за нее любую сумму. Но граф желал не денег, а снятия осады, и все переговоры зашли в тупик. Шейланд угрожал убить заложницу, если северяне не отступят. Десмонд Ориджин отвечал, что уведет войско из Уэймара лишь тогда, когда Иона получит свободу. Было ясно: если граф исполнит угрозу и убьет пленницу, северяне достанут его из-под земли. Но если граф освободит ее, как требует Ориджин, ничто не помешает северянам нарушить договор и продолжить осаду. Таким образом, Иону нельзя было ни убить, ни обменять. Какой тогда от нее толк?