Вздохнув, я продолжил путь.
«Интересно, выберется ли из города?».
Если не нарвется на солдат компании, то возможно. В противном случае вряд ли. Среди их рядов хватает мразей.
Нет. Я не ангел. Но в убийстве беззащитных чести нет.
Я устало облокотился о деревянный вагон поезда и осмотрел свой мундир. Да, он оставлял желать лучшего. На животе полностью порван. Хорошо, что тот остервенелый сипай не дотянулся здоровенной пикой до кожи. Иначе я бы так и остался валяться на улицах Дели с выпущенными кишками. Правое плечо продолжало жечь и саднить. Вражеская пуля оставила на теле глубокую борозду. Сейчас она скрывалась за бинтами, успевшими побагроветь от крови.
Выдохнув, я протянул руку к поясу и достал флягу. Поднес к пересохшим губам. Вода внутри превратилась в теплую и дурно пахнущую жижу, не способную утолить жажду.
— Ну, — прошептал я, — выбирать не приходится.
— Чего, Уоррен? — донесся знакомый голос.
Я отвел взор.
К поезду приближался Вилли Акер. С лицом, измазанным кровью, треснутой каской и в порванных сапогах. Усталый, изможденный, но счастливый, что удалось выбраться живым из этого ада. Впрочем, как и я.
Приятель отошел от группы солдат, медленно прибывающих к вагонам. Он держал «Энфилд»[4] на левом плече и улыбался во весь рот.
— Водички попить не найдется? — весело спросил он. — А то поганый сипай мне фляжку прострелил.
— А ничего другого он тебе, часом, не задел? — хмыкнул я и бросил ему сосуд.
Вилли ловко поймал его на лету:
— Не-не, там все целехонько, — тут он кивнул в сторону руин, дымящихся вдалеке, — чего не скажешь о них.
Я проследил за взглядом товарища. В той стороне, подернутой дымкой от зноя, виднелось то, что осталось от Дели.
«Интересно, вышла?» — подумал я о незнакомке, а вслух сказал:
— Слышал, мечеть рухнула.
— В хламину, — кивнул тот, — мне чуть уши не заложило.
— Не мудрено, — задумчиво произнес я.
— Ага, — Вилли отсалютовал фляжкой, — ну, за упокой империи Великих моголов! Теперь-то уж окончательно!
— Аминь, — прошептал я.
Вилли не расслышал. Он жадно припал к сосуду губами. Кажется, его ничуть не смущала нагретая вода и отвратительный запах. Опорожнив флягу наполовину, он смачно причмокнул и швырнул обратно. Я поймал предмет, но не так искусно. Раненое плечо пришло в движение, заставляя морщиться. Пристегнув фляжку обратно к поясу, я вытер пот с лица. Жаркое индийское солнце вкупе с высокой влажностью настроения не добавляли.
— О, кстати! — воскликнул Вилли. — Пока пробирался сюда, наткнулся на местную дуреху посреди руин.
— Вот как?
Мне были слабо интересны похождения приятеля в этот момент. Я хотел поскорее войти в поезд и забыться сном. Быть может, даже до самой Калькутты. Наша часть понесла серьезные потери и в добивании восставших участвовать не собиралась.
— Ага, — кивнул он, — чокнутая на бошку. Зенки на меня свои черные вылупила и заорала какую-то околесицу.
— И что же она кричала?
— А шут ее знает. Я разбираться, поди, должен в местных деревенщинах?
— Ты сам родом из деревни, Вилли, — хмыкнул я.
— Ну, тык, в своих дурачках я и разбираюсь, а в местных — черт ногу сломит! — расплылся в ухмылке тот.
— И что было дальше?
— Ну, — он потер грязный лоб и поправил дырявую каску, — увидела меня, да как заорет! Мол, бойся, проклятый энглези! За твои грехи дух Бабуина тебя накажет!
— А ты что?
— А что я? Ножик ей под ребра всадил, шоб не орала да дальше пошел.
— Она была безоружна?
— Да какое там, — отмахнулся тот, — одно сари желтое, да чумазая вся.
Я похолодел. Видимо, кровь отхлынула от лица, ибо Вилли озадаченно посмотрел на меня.
— Уоррен, ты чего?
— Ничего, — быстро отвернулся я.
— Да я ж вижу, ты побелел, как овца.
— Не люблю, когда убивают безоружных, — я постарался придать голосу твердости, но на последнем слове он предательски дрогнул.
— Так это ж поганая индуска!
— Какая разница?
— Дык они ж наших пленных как скот порезали!
— И что? — пожал здоровым плечом я, овладевая собой. — Это значит, что стоит им уподобляться? Да и сомневаюсь, что та «поганая индуска» лично перерезала горло нашим пленным.
Пару секунд Вилли оторопело глядел на меня, а затем заржал на всю округу. Аж винтовку едва не выронил.
— Ну ты даешь, Уоррен, — сквозь слезы проговорил он, — давненько ль таким сентиментальным заделался?