Вт она - несправедливость мира. Ну зачем ему неприятности именно сейчас, когда дорога впереди была почти определена, когда он почти видел конец пути?… Это было несправедливо.
- Я не оскорблял твоего Бога, - громко крикнул он, прикидывая, сколько еще жрецов, тут может прокормиться на той скудной похлебке. Ну, десяток, ну полтора… Большему числу тут не выжить. Он не думал, что ему ответят, но ошибся.
- Бога нельзя оскорбить.
- Хорошо, что ты понимаешь это, - облегченно вздохнул Гаврила. Его по-прежнему окружали темнота и камень.
- Но ты все-таки попытался, - прервал его старческий голос. - Такого Бог не прощает.
Темнота вокруг наполнилась угрозой.
- Бог? - переспросил Гаврила, потихоньку двигаясь к выходу. - Бог или его слуги?
- Какая разница виноватому? - ответили ему вопросом на вопрос.
Темнота умолкла. То есть не замолчала, а перестала говорить с ним человеческими голосами. Вместо несправедливых и обидных, но человеческих слов темнота разразилась звериным ревом. Звук вошел в Гавриловы уши, но вместо того, чтоб превратится в тишину, холодком забрался под кожу. В глубине пещеры что-то треснуло, посыпалось мелко… Это походило на поток золотых монет из колдовского сундука, но Гавриле и в голову не пришло, что там происходит что-то похожее. Незачто тут ему золото отвешивать. Незачто.
Вдалеке вспыхнули два тусклых огня. Гаврила покрепче ухватился за меч.
Он подумал, что это глаза, но быстро сообразил, что ошибся. Тварь такой величины не смогла бы войти в пещеру.
Он оказался прав. Уже несколько мгновений огни сошлись, потом снова разошлись. Кто-то шел, а может, спускался со скалы, держа руках по факелу.
"Вряд ли тут больше двух-трех воинов, - подумал Гаврила. - Кому нужен их сумасшедший Бог?" Поняв, что его ждет, он успокоился. Прорваться наружу через двоих-троих не самых лучших стражников - это не страшно. Это не схватится с самим Богом.
Факелы приблизились. Стараясь обойти его, воины разошлись в стороны…
Свет над головой вспыхнул ярче. Там зажгли кучу хвороста или бочку со смолой. Темнота раздвинулась, показав не такие уж и далекие стены. Гаврила поднял голову вверх, улыбаясь ничего не понимавшим в воинском деле жрецам. Непонятно о чем они думали, но сделанное ими пошло ему на пользу. Теперь он мог видеть противников. С той же ухмылкой он опустил глаза и обомлел.
То, что он увидел, было как удар в лоб.
Смертельный удар, от которого не оправиться.
Не было перед ним никаких ни жрецов, ни воинов.
А стоял в десятке шагов зверь-шишига. Не такой, конечно, как в Киеве, раза в три поменьше, но и этого ему должно было хватить с избытком. В каждой руке она держала по факелу. Остолбеневший Гаврила как стоял, так и остался стоять, даже рот не закрыл и улыбку с губ не сбросил. Что-то внутри него уже сопоставило его и шишигу - силу, рост, проворство и услужливо подсказало, чем все это непременно кончится. Неприменно…
- Ты не захотел быть слугой, значит, станешь едой для слуги! - прокричал кто-то сверху.
Шишиге хватило ума понять, для чего ее сюда привели. Он вновь заревел.
Рука с факелом рванулась вперед и пламя, фыркнув, остановилось около самого лица. Щекой Гаврила почувствовал боль, оторопь соскользнула с него, и человек отшатнулся. Он не удержался на ногах, и упал навзничь прямо в песок. В глазах резануло, он рукавом сбросил прилипшие к щекам песчинки и бросился в темноту. Боги хранили его! Но тут шишига хохотнула, и Масленников сообразил, что жив не божьей или колдовской помощью (врядли еще чья-нибудь сила могла проявиться в святилище этого Бога), а только потому, что зверю захотелось поиграть с ним.
Страх рвался из него вешней водой на мельничном жернове, но пот ушел в песок, не дав ему ни гнева, ни силы. Не раздумывая - страх вел его в эти мгновения, а не ум - он бросился бежать.
Он не знал куда бежит, но свет перед ним бросало из стороны в сторону - зверь тоже не остался на месте, а прыжками бросился за ним. Через десяток шагов он остановился - стена.
Гаврила развернулся, и, увидев, что факел, словно булава, взлетел вверх, сделал единственное, что еще мог - загородился щитом.
Факел ударил в него и взорвался искрами.
Меч, звякнув, улетел в одну сторону, а он сам - в другую. Бревно тарана, что он видел в лагере у Патрикия, ударило бы не слабее.
Гаврилу отнесло в сторону, вынесло из освещенного круга и тяжко ударило о камни. Он почувствовал, как округлые валуны сжимают его ребра, выдавливая стоны из груди. Перевернувшись через голову, он ударился головой в стену и сполз вниз.
Движение остановилось.
Он попробовал встать и не смог. Не было чувств, не было ощущений, не было ничего. Даже будущего. Ни руки, ни ноги не повиновались ему, и Гаврила понял, что уже умер, или вот-вот умрет.
Он ошибся.
Смерть не пришла, но вместо нее вернулся звук.
Где-то рядом потрескивал огонь, шипела смола, пузырясь от жара. Он не чувствовал тепла, но огонь что-то в нем разморозил.
Ощущение тепла возникло внезапно и больше никуда не пропало. Огонь, что горел где-то рядом, не жег, а просто грел, как грел бы его, гори он в печи. Где-то вдалеке, едва слышная за шумом крови в голове, ревела потерявшая его из виду шишига. По стене метались сполохи света. Зверь размахивал оставшимся факелом и обиженно ревел. Отстранено Гаврила ощутил и понял его обиду - пропала игрушка и еда вдобавок.